— Она ошиблась, — повторила мама.
Тётя Маша подтолкнула Алёшу в прихожую.
— Иди, иди, — сказала она. — Где у тебя старые-то башмаки?
— Они без шнурков, — заныл Алёша. — Как я их надену?
— И без шнурков дойдёшь. Здесь недалеко. — Тётя Маша обтёрла новые башмаки тряпочкой и завернула в бумагу. — Ну нечего, нечего! — прикрикнула она на Алёшу, у которого в глазах заблестели слёзы. — Беги! — и захлопнула за ним дверь.
Обратно в школу Алёша шёл по лужам, ему было всё равно.
— Вот! — сказал он Наталье Алексеевне. — Возьмите обратно, — и положил перед ней свёрток.
— Что? Тебе не годятся?
— Годятся. Только мама говорит, что вы ошиблись, — сказал Алёша; голос у него дрожал — ему очень было жаль скрипучих новых башмаков.
— Не может быть, — сказала Наталья Алексеевна, надела очки и стала проверять список. — Нет никакой ошибки, вот список детей погибших, всё правильно.
— Неправильно, неправильно! — топая ногами в старых мокрых башмаках, закричал Алёша. Он только теперь понял, почему мама велела нести башмаки обратно. — Неправильно, неправильно! — Он бросился бежать, прыгая через две, через три ступеньки и больно ударяясь о встречные двери.
На пороге школы его встретила мама. Она, наверное, прибежала следом за ним.
— Пойдём, я им всё объясню, — сказала она.
— Нет, не пойдём! Я всё объяснил, — сказал Алёша, торопливо глотая слёзы. — Знаешь, я их отдал. Она ошиблась, всё перепутала. Башмаки надо Бадрову, а я Бодров.
В дверях появилась Наталья Алексеевна. Алёша её не заметил, а мама сказала громко:
— Ну, вот и хорошо, теперь Наталья Алексеевна не будет волноваться. Конечно, она ошиблась, я тебе говорила.
Мама взяла сына за руку, и они пошли домой.
У Алёши день рождения…
Всю ночь шёл снег.
— Хорошо, что я заклеила окно, — сказала мама утром. — Смотри, выпал снег.
Алёша посмотрел в окно — во дворе была зима.
«Как же теперь сизарь? — подумал Алёша. — По снегу его не пустишь».
— Мама, а голуби могут замёрзнуть? — спросил он.
— У них под пёрышками пушок, — сказала мама, — им тепло.
— Пушок, а лапки?
— Они лапки подожмут, и лапкам будет тепло.
— Как же с поджатыми лапками ходить? Ты, мама, чудная тоже! — И Алёша побежал в кухню.
Макар умывался. Он был закалённый и умывался в одних трусах. А тётя Маша стояла около него с тряпкой.
— Вытри! — сказала она, когда Макар растёрся полотенцем досуха.
И Макар подтёр пол.
— Как следует, как следует, — говорила тётя Маша, — и тряпку выжми.
Макар выжал тряпку и стал прыгать то на одной, то на другой ноге. Алёша подставил под холодную струю ладошки. Вода была холодная, такая, что защипало пальцы.
— Макар, а как же голуби? — спросил Алёшка.
— Что — голуби?
— Снег выпал. Ты видел снег?
— А что им снег? — удивился Макар и побежал одеваться.
В школу они шли вместе. Макар лепил снежки. Сначала он попадал снежками то в стенку, то в дерево, а потом прицелился и — раз! — попал девчонке в портфель.
— Хулиган! — закричала девчонка. — Я знаю, из какой ты школы!
А сверху летел и летел снег, будто кто его сыпал из большого решета, сыпал и приговаривал: «Эх, хорош снежок! Лепите, ребята, снежки! Подставляйте шапки-ушанки».
На шапки, на варежки, на башмаки и на валенки садились снежинки и спешили вместе с ребятами в школу.
Когда наступает зима, у Алёши бывает день рождения. Если человеку даже двадцать пять лет, он всё равно не может вспомнить, как он родился, и никто, кроме его мамы, этого не помнит.
Мама часто вспоминала, как родился Алёша.
Сын Алёша… Вот он лежит рядом, завёрнутый в мягкое, тёплое, и мама слышит его дыхание. Она уже давно решила, что назовёт сына Алёшей. Имя такое ласковое.
В палате тихо, мама лежит одна. Врач сказал, что ей нужно хорошенько отдохнуть.
Около кровати на тумбочке записка. Мама прочла её несколько раз. Записку написал Алёшин папа. Он ещё не понимает, что у них родился сын, и думает только о маме.
«Родная, — пишет папа, — теперь набирайся сил, дорогая, я совсем за эти дни потерял голову. Целую тебя крепко».
Мама протягивает руку и снова читает читаную и перечитанную записку. Ну конечно, потерял голову, чудак, про Алёшку ни слова.
А Алёшка посапывает и дышит ровно-ровно.
— Он завтра про него напишет, — шепчет мама. — Завтра сыну будет два дня.
Кто-то трогает маму за плечо. Наверное, она задремала и не слыхала, как подошла сестра.
— Мамаша, — говорит сестра, — попробуем покормить маленького.
— Он спит, — тихо отвечает мама и прикрывает Алёшу рукой.
— Ну и что же, что спит. — И сестра, пододвинув ребёнка ближе, показывает маме, как его нужно держать.
Алёша спит, он не открывает ни глаз, ни рта.
— Ишь ты какой! — И сестра похлопывает его по щекам, треплет за нос. — Просыпайся, просыпайся!
— Тише, — говорит мама.
— Просыпайся, просыпайся, — громко повторяет сестра, — хватит спать!
Сын сморщился и заплакал. Мама встревожена.
— Ему больно?
— Ни капельки не больно, надо кормить ребёнка, мамаша!
Мама чувствует мягкие Алёшенькины губы. Сестра строго повторяет:
— Не спать, не спать! — а сама похлопывает мальчика по спинке.
И наконец Алёша зачмокал.
— Сосёт, — сказала мама.
— Ну, вот и славно, — говорит сестра и, взглянув на часы, садится на стул.
Она поглаживает себя по колену и, будто учитель музыки, отсчитывает такт ногой. Седая, худощавая, в белом халате, она была бы совсем строгая, если бы не маленькие бирюзовые серёжки.
«Она милая, — думает про неё мама, — строгая, но милая, и серёжки ей очень даже к лицу».
— Сосёт? — спросила сестра.
— Сосёт, — ответила мама громче.
— Молодец, молодец, — хвалит сестра Алёшу.
И Алёша открыл глаза. Мама удивилась:
— Он смотрит?!
— Конечно. Он поел и решил поглядеть на маму, — говорит сестра.
