доверие, требовалось время. Ни о какой искренности со стороны Мидзусимы говорить не приходилось. Так что о доверии такому человеку и речи быть не могло. Более того, Идзуми никак не мог себе простить собственной ошибки.
Идзуми уступил разумным доводам Цутаэ. А лучше сказать, пошел на поводу у сиюминутной выгоды — дачи продавались хорошо, а толкового управляющего на замену Мидзусимы не было. В конечном итоге Идзуми просто закрыл глаза на тайные пристрастия Мидзусимы.
На близкие отношения Цутаэ и Мидзусимы Идзуми обратил внимание через год, зимой. В зимний период дачный поселок практически вымирал. И не то чтобы в этих местах было много снега, но желающих приезжать на дачу, где делать было абсолютно нечего, в леденящую стужу не находилось. Но Цутаэ настаивала, что хочет провести зиму на полюбившейся ей даче. Идзуми неохотно согласился и отправился домой в Титосэ, но на душе у него было тревожно.
В один из дней, когда, по прогнозам, ожидали снежную бурю, он, беспокоясь за Цутаэ, вернулся на дачу. Жены не было ни в гостиной, ни на кухне. Забеспокоившись, уж не случилось ли чего, он ринулся в спальню, распахнул дверь и увидел Цутаэ с Мидзусимой в постели. Картина потрясла его до глубины души. Цутаэ было шестьдесят. И хотя выглядела она не по годам свежо, но ведь Мидзусима был на двадцать лет моложе и к тому же любил молоденьких девушек, даже девочек. Возможно, поэтому Идзуми был убежден, что ничего подобного произойти просто не может.
— Ой, это ты. С приездом, — расцвела улыбкой Цутаэ, лежа в кровати, и, будто ничего не произошло, обратилась к лежащему рядом Мидзусиме: — Сегодня, кажется, холодно. Сколько градусов, говоришь?
Мидзусима в смущении опустил глаза, но послушно ответил:
— Думаю, что ниже десяти.
— Не увольняй Мидзусиму. Он это тоже считает частью своей работы. Сам, наверное, догадываешься, почему он вынужден этим заниматься, — снова обратилась Цутаэ к хранившему молчание Идзуми.
Что себе позволяет эта шестидесятилетняя старуха! Унижать мужа в присутствии другого мужчины! Прилив гнева сменился жалостью к себе. По тому, как они обращались с ним, он только теперь осознал, что эти двое его ни во что не ставят, но было уже поздно. Сомнений быть не могло: все, что говорила ему Цутаэ, пелось с чужого голоса.
— Я буду заниматься поселком и делами госпожи.
При Идзуми они соблюдали дистанцию, но их близость не укрылась от глаз окружающих, как талая вода растекаясь по округе. В зимний период туристические места пустовали и заняться местным было нечем. Сначала слухи стали распространяться среди приходящих в поселок работников, потом среди соседей, а затем и среди приезжих. Идзуми оставалось только дивиться, как быстро дачи стали менять своих хозяев и как прямо на его глазах поселок пришел в упадок. Компания Идзуми стремительно летела под откос. Когда дело дошло до продажи дома в Титосэ, Идзуми уже казалось, что это сам бог чумы в облике Мидзусимы свалился ему на голову. Но ведь это он сам нанял его на работу, упустил шанс уволить и тем самым только ухудшил ситуацию. Осознав, куда все движется, Идзуми стал задумываться о смерти. Он не вышел из игры. Как раз наоборот. Он решил участвовать в состязании — наблюдателем.
Из спальни по-прежнему доносился разговор двух выживших из ума людей.
— Юка-тян!
— Что вам?
— Пойдем поиграем на улице!
— He-а, давай тут побудем.
Идзуми покраснел от стыда, его трясло как в лихорадке. Он больше не в силах был это выносить. Идзуми показалось, что его сейчас разорвет от злости. Терпеть такое унижение! Разве мог он когда-нибудь представить, что в семьдесят лет ему придется испытать такое? Какой позор! Его первым порывом было достать охотничье ружье, запертое в шкафчике в его комнате, застрелить подлецов и покончить жизнь самоубийством. В голове он уже не раз прокручивал этот сценарий.
Идзуми отошел от двери и направился в свою комнату. Быстро взбежал по лестнице на второй этаж и открыл дверь в северной части коридора. В этой комнате солнца почти не бывало. Здесь стояла гробовая тишина и пахло затхлостью. Запах брошенного старика. Эта мысль еще больше пришпорила его гнев. Он проворно отворил ключом дверцу шкафа, где было ружье. Достал свое любимое — фирмы «Сакко». Последний раз он охотился в феврале. Сейчас, спустя полгода, он снова ощутил знакомую тяжесть ружья. В местечке Сиранукатё, что в Кусиро, он уложил из него оленя. Посоветовал ему охотиться на пятнистых оленей все тот же Мидзусима.
— Босс, а вы охотой не увлекаетесь?
— Раньше охотился, в последнее время забросил.
Многие из его друзей увлекались охотой. Сам же он играл в гольф и рыбачил, и то лишь за компанию с сослуживцами. Мидзусима стал долго и нудно рассказывать про охоту, будто вспоминая о полученном удовольствии, но на лбу его блестел пот, и от его рассказа несло чем-то непристойным.
— Это хорошее хобби. Я часто на дежурстве стрелял из ружья по бродячим псам и енотовидным собакам, которые выбегали на взлетную полосу, — довольно забавно. Когда пуля попадает, животное резко падает. Ощущение потрясающее! В кино вот показывают часто, как человек, когда в него попали, зажимает рукой рану, и на лице его недоумение, типа не пойму, что произошло. Так вот, это все вранье. Животное просто грохается на землю. Если же сразу не попал, так чтобы насмерть, то начинаются судороги и животное странно так падает. Тогда, конечно, немного жалко его становится. Другое дело, если попадешь. Сразу, как говорится, кровь взыграет. Получилось! — думаешь. Сначала кровь кипит, а потом так — фьють! — растекается по венам по всему телу. Потрясающее чувство, испытаешь раз — остановиться не сможешь. Это, я думаю, и есть человеческий, нет, мужской инстинкт. Вы бы, босс, снова попробовали. Нет, конечно, не диких собак стрелять. И не птиц. Что на птиц размениваться. Если живешь на Хоккайдо, сам бог велел охотиться на пятнистого оленя. Непростительно не попробовать. Сами посудите, здесь же нет ограничений на отстрел: хочешь — на оленя охоться, хочешь — на медведя. Чуть-чуть потренируетесь и вспомните, как стрелять.
— Так нужна же физическая сила.
— Да все у вас нормально. Вон, вы же, когда на рыбалку ездите, тоже по горам лазаете.
Не то чтобы Идзуми следовал рекомендациям Мидзусимы, но что-то в его словах про то, как бурлит кровь, задело Идзуми за живое. Предчувствие говорило ему, что это ощущение чем-то напоминает сексуальное возбуждение. Интересно, остался ли в нем этот первородный инстинкт? Что уж греха таить, ему было любопытно понаблюдать за самим собой.
С трудом получив охотничью лицензию и разрешение на владение оружием, Идзуми начал медленно, но верно готовиться еще раз в жизни испытать, что такое охота.
— Босс, вам, я уверен, нужно «Сакко».
Когда по рекомендации Мидзусимы он купил ружье финского производства, пользующееся хорошей репутацией среди бывалых охотников, Идзуми неожиданно пришла в голову одна мысль: не стремится ли он в глубине души хотя бы немного подражать Мидзусиме? Не пытается ли таким образом проникнуть в неведомый ему мир мужских наслаждений, давно освоенный Мидзусимой? Не хочет ли узнать, что в этом мужчине сводит его жену с ума? И — если бы это было возможно — не хочет ли он сам стать Мидзусимой? Мидзусимой, который как хотел крутил Цутаэ, неподвластной ему, Идзуми. Но главной причиной, по которой он решил заняться охотой, было то, что он чувствовал себя пленником Цутаэ, плотно обвитый ею, как лозой.
Отвязавшись от пытавшегося примазаться Мидзусимы, Идзуми вступил в охотничий клуб. Вопреки собственным ожиданиям, от охоты он получил удовольствие. Идзуми сделал только два выстрела и, естественно, промахнулся, но подумал, что предугадывать, как поведет себя животное, терпеливо выжидать благоприятного момента — это ему подходит. В одном Мидзусима был не прав. Для Идзуми самым радостным было не попасть в цель. Самым захватывающим было выследить добычу и поймать ее в ловушку.
Идзуми вернулся в радостном возбуждении. Рассказал жене и Мидзусиме о своих успехах и впечатлениях. Парочка слушала молча и с удовлетворением кивала. Но во взглядах, которыми они украдкой
