Но и я не сдавалась.
— Поймите, - настойчиво заговорила я, - это необходимо! По-другому невозможно определить, был ли это сердечный приступ или нет…
— Да и гадать тут нечего! Отравила она Максимушку, отравила… ведьма проклятая! – снова разрыдалась Ильицкая, прижимая к лицу совершенно мокрый уже платок.
Я не уступала и, выждав, когда она проплачется, поймала ее взгляд и сделала еще одну попытку достучаться:
— Гадать – это то, чем занимаетесь сейчас вы, Людмила Петровна, - немного жестче сказала я. - Я же вам предлагаю узнать наверняка – был ли убит ваш брат.
— Наверняка? – всхлипнула еще раз Ильицкая, но в глазах ее отразилось что-то похожее на разум. – То есть, доктор что же и яд сможет найти… у Максимушки?
— Да, - терпеливо повторила, - современная медицина способна на это. Главное не затягивать со вскрытием.
Ильицкая снова вздрогнула, услышав ненавистное слово – а я себя за него отругала, поскольку та опять отвернулась к иконам и начала креститься. Однако Людмила Петровна тут же повернулась и сказала:
— Хорошо. Пусть делают. Ежели другого способа эту змеюку урезонить нет, то придется мне брать грех на душу…
Согласие родных было получено, и тем же вечером Андрей привез в усадьбу доктора Берга, ужасно недовольного, что его вызвали из дома в такой поздний час.
— Так это вы та девица, что уговорила Людмилу Петровну провести вскрытие? – грозно спросил он, смерив меня взглядом, в котором, однако, мелькнуло и любопытство.
— Да, это я, Осип Самуилович, - стойко призналась я, - прошу прощения, что отвлекли в такой час, но существуют немалые подозрения, что в крови Максима Петровича яд растительного происхождения, который, сами понимаете, обнаружить чем скорее, тем лучше.
Берг еще раз смерил меня взглядом и скорее констатировал, чем спросил:
— И с медициной, значит, знакомы… Наденьте фартук, будете мне инструменты подавать.
— Боюсь, не очень хорошая мысль, Осип Самуилович, - сделал попытку рассмеяться Андрей, приняв это, кажется, за шутку, - лучше вам взять сестру.
— Вы таки видели в моей коляске сестру, молодой человек? – не менее грозно поинтересовался у него доктор, а я поспешила заверить:
— Все в порядке, я готова вам помочь.
Андрей, разумеется, тоже присутствовал. Операционную наскоро оборудовали в спальне же Максима Петровича, принеся туда большой стол, тазы и масляные светильники. Заняты были до поздней ночи, а окончив, оба доктора невольно вынудили меня почувствовать себя виноватой, потому как никаких признаков отравления действительно не нашли.
— Это сердечная недостаточность, милочка! Острая! Вы же сами видели сердечную мышцу…
Это было правдой: сосуды сердца Эйвазова лопнули от количества крови, переполнявшей их – я знала, что это была типичная картина при смерти от сердечной недостаточности. На присутствие же яда ничего не указывало: в желудке Максима Петровича была только та пища, которую ели мы все за ужином, а никакой прочей еды и питья, в которые Лизавета могла бы подсыпать яд, в его комнате просто не было – я обратила на это внимание, еще прошлой ночью. То есть, яд ему могли разве что вколоть, что крайне сомнительно, так как, во-первых, свежих следов от шприца на теле Эйвазова не было, а во-вторых, едва ли Лизавета выбрала бы такой сложный способ.
Оставалось признать очевидное: мы все ошиблись. Я ошиблась – Эйвазов умер от болезни сердца.
— И все же я очень прошу вас, Осип Самуилович, проверить в лаборатории кровь и содержимое желудка. Пожалуйста…
Я понимала, что и так уже извела всех своими подозрениями, но неловкости не чувствовала – это было необходимо. И доктор, слава Богу, меня понял.
— Хорошо, милочка. Ради спокойствия родных господина Эйвазова. Всего вам доброго.
— Довольны, Лидия Гавриловна? – спросил Андрей, когда дверь за доктором закрылась. – Теперь весь уезд станет говорить о том, что тело Максима Петровича располосовали, потому что его жена его отравила. Этого вы добивались?
Взгляд его был жестким, и Андрей явно был недоволен мною.
— Теперь, по крайней мере, есть доказательства, что Максим Петрович умер своей смертью. Сплетни скоро умолкнут.
— Умолкнут? – хмыкнул он. – Ваше предположение только лишний раз доказывает, что вы ничего не знаете о русских. Доброй ночи.
Андрей снова оказался прав. О проведенной той ночью процедуре стало известно уже наутро, но слухов не стало меньше. Даже не смотря на то, что после исследования крови Эйвазова доктор Берг полностью исключил возможность отравления.
Хотя бы Людмила Петровна и Вася ни в чем меня не обвиняли – вслух, по крайней мере – но пребывали в уверенности, что Лизавета использовала некий специальный яд, следы которого невозможно обнаружить.
В случайно же подслушанном мною разговоре между Дашей и Аксиньей, поварихой Эйвазовых, я узнала, что, оказывается, это она, Даша, ассистировала Бергу в ту ночь, и доктор якобы даже нашел яд. Но потом Лизавета, по версии Даши, дала ему взятку, и тот смолчал.
Я в этот момент не выдержала и вошла в кухню:
— Зачем вы лжете? – спросила я, внимательно глядя в глаза девушки.
Та смешалась, покраснела и начала заикаться от волнения:
— Простите, Лидия Гавриловна, я просто… просто…
— У вас, кажется, полно дел, Даша, идите.
Та сделала книксен и поспешно вышла.
— Не серчайте, барышня, - сказала Аксинья секундой позже, продолжая заниматься своими делами, - Дашутка любит приврать да приукрасить. Не со зла она.
Я ничего не ответила и ушла.
Прощание с Максимом Петровичем состоялось через двое суток после его смерти. Похоронили его на Масловском кладбище, рядом со второю женой. Гостей, приехавших проводить Эйвазова в последний путь, было очень много.
Приехала даже Ольга Александровна, наша начальница, и прочла, встав у свежей могилы, недлинную, но трогательную речь, а под конец расплакалась – крепко обняла Натали и долго еще утешала ее, говоря какие-то слова. Я же держалась с начальницей холодно: разве могла я простить ей ее ложь и манипуляции? Вероятно, заметив мою холодность, Ольга Александровна и сама разговаривала со мной мало. Лишь раз, уже перед самым отъездом, она отошла от официально-наставительного тона:
— Быть может, вам все же написать Платону Алексеевичу, Лиди? Ведь и вам, должно быть, сейчас нелегко?
— Благодарю за заботу, но я справлюсь, - ответила я с вежливо-отстраненной улыбкой.
Для себя я давно решила, что никогда и не при каких обстоятельствах не попрошу ничего у Платона Алексеевича, и слово свое я была намерена сдержать.
— Да, я не сомневаюсь… - вздохнула Ольга Александровна и посмотрела на меня уже строже. – Что ж, m-lle Тальянова, не забывайте, что выпускной экзамен ваш состоится в конце июня, и я искренне надеюсь, что время здесь вы проводите за учебниками. Я всячески поощряю вашу помощь подруге, но поблажек во время экзамена все равно не ждите.
Разумеется, экзамен и учебники это было последнее, о чем я думала в эти дни.
Что касается моего отношения к Лизавете, то не могу сказать, что я симпатизировала ей. Но все же что-то похожее на жалость просыпалось во мне, когда я видела, каким бледным и запуганным приведением она ходит по дому, и когда на кладбище в нее едва ли не тыкали пальцем, вслух называя мужеубийцей,
