Он невидящими глазами смотрел на Луизу, не пытаясь высказать, о чем еще он думал: что было нетрудно изгнать отсюда память о Хани благодаря сексуальному восторгу, который дарила ему жизнь с Луизой в первые годы, годы, когда он не мог приблизиться к ней без того, чтобы не захотеть овладеть ею. Она по-прежнему волновала его, но сейчас, разумеется, все было иначе. Ни одна женщина, даже такая, как Луиза, которая, казалось, никогда не уставала изобретать новые способы возбудить его, даже она не могла облегчить боль, которой он терзался теперь каждый день в доме, где выросла Сьюзен. Куда бы он ни посмотрел, все напоминало ему о Сьюзен.
— Трать столько, сколько хочешь, — сказал он Луизе. — Обратись к лучшим агентам по продаже недвижимости. Наведи справки у Эбботсона в офисе о лучших агентах по продаже квартир. Когда найдешь то, что тебе понравится, свози туда детей, чтобы удостовериться, что им тоже понравится.
Бенедикт отправился в офис, а Луиза медленно обошла громадную квартиру, где некогда она жила и работала служанкой. Эти воспоминания хранились под спудом так долго, что больше не могли причинить ей боль. В ее памяти ярко запечатлелась — словно это только что произошло — иная картина: воспоминание об унижении, пережитом в кабинете Чарльза, воспоминание, которое она не забудет до конца жизни. Даже потрясение от смерти Римеров и последовавшие затем перемены не утишили ее боль. Если никто больше ничего не заметил, то Бенедикт видел, что Чарльз едва узнал ее на похоронах.
В коралловой с белым гостиной, ныне превратившейся в спальню Фионы, сдерживаемые гнев и горечь Луизы выплеснулись наружу. «Свози туда детей, чтобы удостовериться, что им тоже понравится». Приказ Бенедикта с новой силой зазвенел в ушах, когда она увидела на полу крошечных плюшевых мулов Фионы. Она яростно пнула их ногой, отшвырнув чуть ли не на другой конец комнаты. Когда она повернулась, собираясь уходить, она увидела няню-англичанку мисс Хобсон, сурово взиравшую на нее из соседнего маленького кабинета, который Фиона теперь делила со своим братом.
— Я могу вам чем-то помочь, миссис Тауэрс?
Ее тон был недружелюбным, даже покровительственным, тон, напомнивший Луизе, что это была женщина, в течение многих лет выслушивавшая нелестные отзывы о ней от Сьюзен. Луиза покинула комнату, не удостоив ее ответа.
Довольно скверным было то, что дети так угрюмы и недружелюбны с ней. Даже сама манера произношения ее имени Лулу казалась осуждающей и неуважительной, как будто она ровно ничего не значила. Много лет назад Ян тоже называл ее Лулу — сокращенно от Людмилы. Это было совсем другое дело.
Луиза твердила себе: дай детям время, имей терпение, они недавно потеряли родителей, потребуется очень, очень много усилий, чтобы завоевать их доверие, не говоря уже о дружбе. Но обязана ли она мириться с надменной служанкой, которая может повлиять на ее собственную прислугу? Нет, не обязана. Она пообещала себе, что когда подыщет новый дом, не важно, что скажут дети, она будет твердо настаивать, что няня — дети звали ее Хобби — с ними не поедет.
В зале заседаний правления стояла гробовая тишина, пока Бенедикт сосредоточенно просматривал бумаги. Норрис со своего обычного места возле двойных дубовых дверей хорошо видел, что многие из сидевших вокруг стола казались невероятно напряженными. Чарльз, которого он не видел несколько месяцев — Бенедикт потребовал его присутствия, — своим бледным, усталым лицом больше не напоминал того молодого жизнерадостного человека, о ком Норрис часто думал.
Холодным, уверенным тоном Бенедикт начал перечислять все то, с чем дирекции приходилось сталкиваться за последние два-три года: судебные процессы, постоянное вмешательство и расследования правительства, активное расширение дела в удачные годы, что привело к нескольким крупным краткосрочным займам.
— Учитывая недавние трагические события… — На мгновение голос Бенедикта дрогнул, и Норрис заметил, как Чарльз стиснул ручки своего кресла. — Трагические события, — повторил Бенедикт, медленно обводя взглядом всех членов правления, каждый из которых в той или иной степени приходился ему родственником, — заставили меня задуматься о собственной смертности. Неохотно я пришел к заключению, что не располагаю хрустальным шаром и больше не чувствую уверенности, что проблемы нашей компании исчезнут, если еще больше работать, еще безжалостнее бороться с конкурентами.
Он замолчал и взял стопку подшитых документов.
— Мы должны реорганизовать компанию, пустив в оборот акции «Тауэрс», пока еще в нас верят.
Все заговорили одновременно. В течение нескольких мгновений Бенедикт терпеливо ждал, потом резко стукнул рукой по столу.
— По многим причинам, но главным образом потому, что я решил на сей раз прислушаться к советам финансовых и юридических консультантов, акции «Луизы Тауэрс косметике» не будут включены в общий пакет, предложенный на продажу. Эти ценные бумаги в настоящее время оцениваются и выделяются в отдельный пакет, чтобы я мог частным образом выкупить их, а затем оформить «Луизу Тауэрс» как самостоятельную, частную компанию.
Это была неправда. Никто не советовал Бенедикту проделать такую операцию, и она явилась новостью для Норриса. Он был ошеломлен и видел, что Чарльз — тоже. Чего не скажешь об остальных членах правления. Не последовало никаких вопросов; все они знали, откуда появилось косметическое подразделение, и в прошлом Норрис слышал, как многие из них сетовали по поводу этого сумасбродства.
Часа через два правление разделилось на три группы, чтобы изучить и обсудить сложные отчеты, подготовленные финансовыми консультантами компании. Снова и снова назывались брокерские фирмы и соответственная цена акций, на которую следует рассчитывать. Было понятно, что потребуется несколько недель, чтобы полностью оформить предложение на продажу.
Члены правления начали выходить из зала; Норрису было очевидно, что Чарльз хотел задержаться и поговорить, но Бенедикт так же очевидно не хотел.
— Я позвоню тебе через пару дней, — бесцеремонно бросил он Чарльзу, покидая зал и направляясь в свой кабинет.
На следующий день Норрис понял, почему Бенедикт не пожелал продолжить беседу с Чарльзом и менее всего был расположен обсуждать фирму «Луиза Тауэрс, Инкорпорейтед».
Бенедикт вызвал Норриса около двух часов в свой кабинет; Грег Филлипс, юрист, занимавшийся личными делами Бенедикта, и один из распорядителей Фонда Бенедикта Тауэрса, терпеливо сидел в большом, приземистом кресле у окна. Бенедикт жестом указал Норрису на второе кресло рядом с Филлипсом и продолжил чтение документа за своим столом.
Наконец, минут через пятнадцать, он поднял голову и взглянул на Филлипса, а затем пристально посмотрел на Норриса.
— После реорганизации «Луизы Тауэрс» в самостоятельно оформленную компанию, на основании этого документа, как я понял, Чарльз Тауэрс полностью исключен из участия в делах фирмы, после моей смерти контрольный пакет акций «Луизы Тауэрс» переходит к Кристоферу Тауэрсу, известному как Кик, будет находиться под опекой до достижения им тридцати лет, и будет передан ему при условии, что правление «Луизы Тауэрс» аттестует его как добросовестного сотрудника, поработавшего на каждом уровне в компании в течение как минимум пяти предшествующих лет. — Он замолчал, а потом добавил с кривой усмешкой: — Я также понимаю, что если я умру до того, как Кику исполнится двадцать пять, он не будет поставлен в известность, что, возможно, станет владельцем компании, до тех пор, пока Луиза не сочтет это разумным, если она переживет меня, или вы, Филлипс, как адвокат.
— Все верно, — сказал Филлипс.
— Этот пункт… — Бенедикт передал документ Филлипсу. — Вы уверены, что это условие делает абсолютно невозможной продажу «Луизы Тауэрс» после моей смерти? Что «Луиза Тауэрс» останется закрытой корпорацией, принадлежащей потомкам семьи Тауэрс, и что ни одна акция не может быть продана без…
— Единственный способ, каким она может быть продана — и даже в этом случае не конкуренту, — с одобрения Кика после получения им в собственность контрольного пакета, вместе с полным согласием правления.
