мужу.
— Скажи Демьяну, что Павка здесь Аксюту Кирюхину чуть в мот не загнал. Кабы Никитиха не вступилась, куда б ей и деваться было, бедной… Ему ведь Никитин пригрозил: коль тронет кто Оксю — работает она у них, — так он его в порошок сотрет. Племянница Миновны мне сказывала, от тетки она узнала.
И Наталья рассказала мужу, как очернил Павел Аксюту и купчихи перестали ей вышивку давать… «Демьян за Палыча с дочерью стоит, огневается на Павла», — думала она.
— Расскажи Демушке, правда все истинная, иконой в том поклянусь, детьми нашими, душой своей, — задыхаясь, шептала Наталья, близкая к обмороку. — Пусть не верит варнаку, хоть и брат он вам. Расскажи вперед, а потом спроси, Демьян душу не загубит…
С последними словами она упала на ковер. Аким поднял ее.
— Натальюшка, очнись, милая!
Он испугался: «А вдруг умерла от разрыва сердца».
Наталья выскользнула из его рук и, сказав: «Соберу сейчас, поезжай, Акимушка!» — выбежала. Аким до ее возвращения стоял не двигаясь, тупо глядя на ковер.
«В кого такой выродок? Ой, узнаю у Демьяна все, тогда, Павка, забуду, что одна нас мать родила», — думал он.
— Все готово, поезжай со Христом, — сказала, войдя, Наталья.
Машинально дойдя до повозки, Аким сел, сгорбясь и опустив низко голову.
В Родионовку он приехал поздней ночью. Варя заторопилась собирать на стол, но Аким попросил:
— Пойдем, Дема! Говорить с тобой хочу…
Демьян повел его в комнату отца с матерью — там никто не жил.
— Скажи мне, Дема… — начал Аким, остановился и провел рукой по лбу. — Подожди! — вспомнил он. — Наталья молила рассказать тебе, душой, детьми клялась, что правда… — И пересказал все слышанное от жены об Аксюте и Павле.
— Правду Наталья говорила, — подтвердил побледневший Демьян. — Здесь он Кондрата подзудил против Окси, за то травили ее. Теперь и там принялся…
— Заступа ей нашлась, я ничего до этого не знал, все ездил… — И Аким рассказал историю борьбы с Никитиным и как Павел его и тестя ограбил.
— Ну и дела! — ужаснулся Демьян.
— Теперь вот что скажи, брат… правда ль, что отец маманю сжил со свету из-за Натальи? Павел мне сказал сегодня, — задал наконец главный вопрос Аким и впился глазами в лицо брата. Казалось, вся жизнь его перелилась в расширенные, горевшие безумием зрачки.
Демьян с жалостью покачал головой. Как быть? Лгать он не умел, а сказать правду — убить!
Наталья, проводив мужа, заметалась по комнатам. Ведь, убеждая мужа ехать к Демьяну, она помнила его обещание — ничего не говорить Акиму. А вот сейчас ей пришла мысль: он сам не скажет, а когда брат станет спрашивать… согласится ли деверь солгать?
Страшное сомнение, запав в душу, уже не умирало. Кинувшись в спальне перед старинным киотом на колени, она молилась жарко, просила об одном — чтоб Демьян сжалился над ними, сказал на этот раз неправду. Наталья давала тысячу обещаний, каялась в грехах…
— Почему я не заступилась за Аксюту? — плакала она в раскаянии. — Ведь знала, что лгут на нее по Павкиному наущению. Согрешила я, проклятая, по своей волюшке, не то, что тогда… — сквозь рыдания говорила она.
Сожительство со свекром Наталья за свой грех не считала — насильно заставил; не винила она себя и за обман мужа — ведь его да детей берегла. И отчасти поэтому в расстроенном ее воображении попустительство клевете ненавистного деверя на Аксюту выросло в страшный смертный грех, лишающий веры в милосердное заступничество богородицы.
— Пресвятая богородица, если Демьян пожалеет нас, я всем расскажу, какая она честная, какой негодяй Павел, как бегал он за ней еще холостым. Выпрошу у Аксюты прощение, другом ее буду, душой в том клянусь… — горько плача, клялась Наталья перед иконою.
Когда сыновья пришли из школы, мать встретила их с опухшими от слез глазами. Старший Илья, только взглянув на нее, нахмурил черные брови.
— Опять, что ль, прогорели? — спросил он.
— Нет, сынок! Только и хуже может быть. От дяди Демьяна все зависит, — ответила мать.
— От дяди Демьяна? — недоуменно протянул мальчик.
Наталья вдруг сорвалась, забыла, что нельзя детям этого говорить…
— Оболгал меня изверг Павел. Не зовите его дядей, не кланяйтесь ему, переходите на другую сторону, коль заметите проклятого. Не заступится Демьян — убьет меня отец, сам пропадет, а вы останетесь сиротами! — причитала Наталья.
Ошарашенные дети молчали.
— А где папаня? — спросил наконец старший сын Илюша.
— Уехал к дяде. Помолимся богу, чтоб дядя Демьян спас всех нас! — упав вновь на колени перед иконами, горячо зашептала Наталья.
— Спаси, господи, дядю Демьяна и покарай изверга Павла! — молился Илюша. В сердце мальчика зародилось чувство острой ненависти к младшему брату отца.
Глава тридцать первая
Когда, возвращаясь из города, Бостан поехал по Нуре, разыскивая аул Мамеда из рода калкенцев, он еще не знал, какие чудеса найдет там. Макота велел передать несколько слов Мамеду, Бостан так и сделал, но почему старший брат не сказал ему о том, что он там увидит? Хитрый, как лис, храбрый, как барс, Макота!
Бостан потянул повод и ткнул Каурого загнутым носком мягкого сапожка. Жеребец чуть прибавил шаг, но хозяин его опять задумался о том, что показывал ему Мамед, и больше не беспокоил коня.
Они не кочуют, сеют бидай сами, и хотя у них очень мало скота, еды хватает всем. Калкенбай на них сердится: совсем ему не работают. Ой-бай, разве это не чудо? Бостан расскажет об этом всем, кого увидит в степи. Их учил, помогал им Подор, о нем пел песню старый Джаксыбай…
«Почему Подора русский царь посадил в тюрьму? Он не любит казахов, а также и русских, которые помогают казахам…»
— Эй, джок! Куандыкбая и Калкенбая царь любит, — воскликнул вдруг Бостан. — Он им деньги платит, земли много дает…
Макота сказал: «Царь всех бедных не любит». В городе уста[7] тот, у которого ак-шаш[8], ему Бостан отдал письмо Макоты, говорил, что бедняки русские и казахи — братья, они вместе будут бороться за хорошую жизнь…
Юноша с хитрой усмешкой потрогал чекмень на груди. Про то, что здесь спрятано, он никому не скажет. Тут важная бумага, Бостан получил ее от Акшаша и отдаст другу бедняков — Макоте!
«Ах, какая хорошая сестра у Мамеда!» — неожиданно вспомнил молодой казах, и перед его взором как наяву встала Шолпан. Черные глаза девушки улыбались ему, она повернула голову, и зазвенели монеты на длинных тоненьких косах. Девушка прекрасней дочерей Куандыкбая, ей следует украсить шапочку перьями…
— Я, охотник Бостан, поймаю для тебя живого филина, Шолпан, звезда души моей, — запел юноша. Песня о прекрасной девушке незаметно для него стала песней о любимой степи.
— Как самая богатая кошма, расстелился мягкий ковыль по тебе, — пел Бостан. — Кто так красиво расшил тебя цветами? Кузнечик стрекочет, прыгая по серебряному ковру, суслик застыл у норки, любуясь
