Женщины засмеялись, Ольга простилась с ними и вместе с Григорием пошла к центру поселка.
— Плохо, что к нам редко попадает подходящая литература, — говорил Иван, обращаясь к Григорию. — Все учиться хотят. От своих детей азбуке вон учатся — добились мы, открыли у нас школу. В этом нам надо помочь. Вот и Ольга, прямо замучила вопросами и мужа и меня: что, да как, да почему? А я и сам много ли знаю…
Они сидели вчетвером в ожидании остальных членов комитета.
— Ты прав, Ваня! Литература политическая нужна. Пока есть время учиться, надо учиться. Придет пора, начнутся бои, тогда не до ученья будет, — задумчиво ответил Григорий. — Я думаю, что скоро пришлют. Поедет Антоныч в Петропавловск, свяжутся с Омском — не может быть, чтобы там не было подпольной организации. Алеша тоже теперь уже, наверное, письмо прислал, а с Петропавловском и с вами связь у нас хорошая. Пришлем!
— Расскажи, что знаешь про российские события, — попросил Андрей.
— Еще с прошлого года забастовки опять начались. Просыпается народ. Понимать стали, что поражение в тысяча девятьсот пятом году временная неудача, — заговорил Григорий, но в это время кто-то застучал в дверь, и он смолк.
Андрей вышел и вернулся вместе с Исхаком.
— Друг! Давно мы с тобой не видались! — взволнованно говорил казах, сжимая руки Григория; каждая черточка его бронзового лица дышала радостью.
— Недавно вернулся оттуда, куда Макар телят не гоняет, — засмеялся Григорий. — Теперь ближе друг к другу будем. В Акмолинске останусь, вместо Антоныча…
Один за другим осторожно входили шахтеры, которых Григорий видел в день приезда в клетушке Ивана. Когда собралось человек пятнадцать, Топорков сказал:
— Вся наша головка здесь, Клим, можно начинать, а то долго задерживаться опасно!
Ольга взглянула на него, потом на закрытые плотными занавесками окна и, подойдя к столу, прикрутила лампу. Шахтеры придвинулись ближе к Григорию.
— А скажи, товарищ Клим, до каких пор Столыпин рабочих вешать будет, скоро ль уймут его? — спросил требовательно один из шахтеров, поднимая голову.
Красноватый лучик света упал на его лицо, обезображенное рубцом, рассекавшим крутой лоб и часть щеки.
— Пока царя не скинем, столыпинская свора с нашей шеи не слезет, не один, так другой будет, — ответил Григорий.
Наступила тишина, кто-то невидный в полумраке подавленно вздохнул, будто не надеясь, что такое время настанет.
— В Питере-то что делается, знаешь аль нет? — прерывая молчание, задал вопрос седоусый шахтер.
— Там не спят, дела идут, — заговорил уверенно Григорий. Он вполголоса, но живо рассказал шахтерам все, что сообщал у Мезина, про работу петропавловской организации, акмолинцев, родионовцев, слышанное от Мокотина…
Шахтеры зашевелились.
— А нам-то что сейчас делать надо? — послышалось со всех сторон.
— Нужно терпеливо разъяснять каждому — почему так тяжело живется рабочим, крестьянам, всей бедноте, русской и киргизской, готовить наш край к революции. Чтоб когда начнут в России и у нас тут подхватили, — ответил Григорий.
— Разъяснять-то мы разъясняем, — откликнулся шахтер со шрамом на лбу. — И киргизцы у нас с русскими крепко дружат. Только от того до революции еще, ой, как далеко…
Его перебили. Загорелся спор. Беседа затянулась далеко за полночь.
Отвечая на вопросы шахтеров, Григорий, как и дорогой, не однажды почувствовал, что ему не хватает политической подготовки. Это и печалило его, но и радовало: растут люди, думать научились!
Когда все, за исключением Топоркова и Исхака, ушли от Лескиных, он высказал друзьям свои мысли.
— И у нас в Степном крае народ поднимает голову, — задумчиво произнес Андрей. — Вон послушайте Оленьку, о чем жены рабочих начинают с ней говорить…
Ольга, смутившись, промолчала. Она ведь и так много рассказывала слесарю в ожидании мужа.
— Жены рабочих и крестьянки идут за мужьями, а некоторые и рядом с мужьями, как товарищ Ольга, есть и такие, что обогнали мужей, — сказал Потапов, вспомнив Лизавету Кошкину, жену Парамона.
Проработав еще три дня, починив все, что натащили женщины, Потапов выехал с Бостаном в Акмолинск. Теперь он может заменить Антоныча, а тот — наладить связь с Омском.
— Пей, ваше благородие! — говорил Антоныч, подливая водку в чайный стакан. — Нечаянная радость мне свалилась. Не думал от вас до конца жизни уезжать…
— Что ж, Семен Гурьич, рыба ищет где глубже, а человек — где лучше, — заплетающимся языком отвечал городовой.
Они сидели втроем в комнатке рядом с мастерской, за столом, уставленным дешевыми закусками. Бутылка водки на две трети уже опустела, и содержимое почти полностью попало гостю. Стаканчики с водкой стояли также перед Антонычем и Григорием, но хозяева только подносили их к губам, беспрерывно наполняя большой стакан гостя.
— Поддержи парня без меня, хороший из него хозяин выйдет: видишь, месяц поездил и на мастерскую заробил, — притворяясь опьяневшим, просил Антоныч городового. — Клим парень с умом. Кого надо уважить, завсегда сумеет. Меня навещал и про него не забывай…
Григорий, слушая старших, услужливо подвигал гостю то селедочку, то редьку.
— Как ходил к тебе, так и к нему ходить буду, — заверил городовой, опрокидывая очередной стакан, и залез всей пятерней в тарелку с закуской. — Пусть с тебя пример берет, в люди выйдет. Вон тебе какое счастье подвалило, дядя-то не даром наследство завещал…
Антоныч должен был на следующий день уехать с возчиками в Петропавловск. Дня три назад он похвастался городовому, что получил письмо из России — дядя дальний, очень богатый человек, детей не имел и перед смертью все имущество отказал ему. Тогда же они обмыли будущее богатство. Сегодня был прощальный пир, заодно и ввод «Клима» в права хозяина мастерской: ему «продал» мастерскую «Катков», с полного одобрения своего «покровителя». Блюститель порядка уже убедился, что с переменой хозяина шкалики не исчезнут.
…Потапов вернулся из своей поездки три недели назад. Через два дня после его приезда в мастерской чуть не до утра шло партийное собрание подпольщиков. На нем и была Аксюта Железнова, когда к ней в избушку ворвались посланцы Павла Мурашева.
Уже перед рассветом она подошла с Антонычем к дому и сразу же услышала плач и причитания Евдохи. Испугавшись, Аксюта позвала Антоныча с собой. Им пришлось долго убеждать перепуганную старуху, пока она открыла дверь.
Евдоха с плачем рассказала про ночных посетителей, о том, что те стояли у их ворот…
— Не иначе, как этого мерзавца Мурашева рук дело, — сказал Антоныч, взглянув на Аксюту.
Побелевшая, как стена, Аксюта не плакала, но от ужаса у нее закружилась голова.
— До утра я у тебя побуду, а с завтрашнего дня пусть Гриша у вас ночует, пока Мурашев не уедет из Акмолинска. Из Кокчетава не достанет, — говорил ей старый слесарь.
— Да кто ж таки были? — прислушавшись к словам Антоныча, спросила Евдоха.
— Видно, Павел послал обормотов, чтоб меня на поруганье увезти, — тихо сказала Аксюта.
— Да батюшки! Что ж теперь делать-то? — в испуге запричитала старушка. — Коли он, так еще приедут…
— Скоро уедет в Кокчетав навовсе, а пока нас Кирюшин друг покараулит, только о том не говори никому. Не плачь, мамынька! — успокаивала Аксюта свекровь.
До утра сидели Антоныч с Аксютой в кухоньке, разговаривая вполголоса.
— Пожалуй, не плохо будет для конспирации, если Гриша открыто станет заглядывать к тебе, —
