Я убрала приготовленный Хабибом карри в холодильник и заварила чай. Пока я сидела за столом, уставившись на яркие желтые занавески, он уже остыл. Вылив холодный чай в раковину, я вернулась в комнату Билли. Он снова натянул на голову одеяло, но по крайней мере спал.
В ванной я стащила с себя грязную, пропотевшую одежду. Мне не хотелось ждать, пока наполнится большая ванна, поэтому я обтерлась губкой, как следует намылившись и смыв с себя грязь этого ужасного дня. Отскребла перепачканные ноги, вытерлась свежим полотенцем и надела платье из голубой тафты.
Налила себе вина, сняла с полки книгу и села в стоящее напротив входной двери кресло. Я даже не взглянула на книгу, когда брала ее, — просто хотела чем-то занять себя в ожидании Мартина. Это оказались стихи Руми; раскрыв наугад, я прочла две строчки:
Почему все в Индии столь непонятное? Я прочла еще раз, потом еще, но так и не смогла сосредоточиться. Я перечитывала эти две строчки снова и снова, но не в силах была постичь смысл даже отдельных слов. Однако читала их опять и опять.
А не поступает ли Мартин так же со своим «Преступлением и наказанием» — читает слова, не понимая их смысла, думая о чем-то совершенно ином? Быть может, Достоевский для него — лишь способ заполнить время, пока он не сможет лечь и умереть? Так я и сидела, с книгой на коленях, ничего не понимая.
Примерно в половине одиннадцатого дверь открылась и через порог, пошатываясь, шагнул Мартин. Я закрыла книгу и встала.
— Позволь мне все объяснить… — начала я осторожно и замолчала.
Мартин запнулся о коврик, едва не упал и ухватился за дверной косяк. От его бессмысленной улыбки внутри у меня все сжалось. Я ожидала, что он выпьет кружку-другую пива, но никак не думала, что так напьется. Столь пьяным я никогда мужа не видела, и зрелище было отвратительно. А ведь день выдался ужасным для всех нас, не только для него. Я шагнула к нему. Мартин покачнулся, снова попытался ухватиться за что-нибудь, но промахнулся.
— Ты пьян! — выплюнула я.
— О да, — пробормотал он.
От него разило араком, и я знала, что пил он не в клубе, а в местном квартале.
— Где ты был? — услышала я свой голос, резкий, настойчивый.
— Не начинай, — сказал он.
— Ты был нам нужен.
— Да? — Он уставился на меня мутными глазами. Губы искривились в пьяной ухмылке. — Я был нужен, когда украли Спайка. И когда Билли закатил истерику. Но
Я оттолкнула его палец.
— Я не собираюсь разговаривать, когда ты в таком состоянии.
— И не надо.
— Ты должен был остаться. Ты же знаешь, что значил для него Спайк. Ты же все видел.
— Да, я все видел. Но не я потащил его в деревню.
— Мама? Пап? — раздался голос Билли. Он стоял у меня за спиной, тер глаза. — Вы ругаетесь из-за Спайка?
— О господи… — Мартин привалился к двери, обеими руками вцепившись в косяк.
— А что с папой?
— Милый. — Я подошла к Билли и подхватила на руки.
— Прости. — Мартин потряс головой. — Прости. — Взгляд его слегка прояснился, и я прочла в нем мольбу, но не поняла ее. Он явно просил о чем-то большем, чем о прощении за пьянку и ругань. Но о чем? Я не знала. Несколько секунд мы смотрели друг на друга — печально, — потом он отвалился от двери и шатко вышел на крыльцо.
Я покрепче обняла малыша.
— А теперь давай-ка обратно в кроватку, Горошинка.
— Папа заболел?
— С папой все хорошо. Просто он очень устал.
Я отнесла Билли в его комнату, уложила в кровать и накрыла одеялом.
Его подбородок задрожал.
— Папа сердится из-за Спайка. Если Спайк вернется, вы не будете больше ругаться?
Я судорожно вдохнула, чтобы не расплакаться.
— Прости, что разбудили тебя, Персик. Взрослые иногда спорят, но ты не виноват, и Спайк не виноват, не волнуйся об этом.
— А папа вернется?
— Ох, малыш. — Я обняла его. — Конечно, папа вернется. Конечно, вернется. А теперь спи.
Еще с полчаса я сидела с ним, пока он не задышал глубоко и ровно, и тогда я доковыляла до спальни, заползла в постель и уставилась на вентилятор. В два часа ночи стукнула входная дверь, я резко села. Мартин на что-то наткнулся, пробормотал: «Сука», ввалился в спальню и рухнул на кровать, не раздевшись. От него разило потом и араком, через несколько секунд он уже храпел, и так громко, что мне захотелось задушить его подушкой. Я пнула одеяло, откинула москитную сетку и побрела в гостиную, где и уснула на диване.
Утром из ванной донесся шум — Мартин принимал душ. Я уловила запах сандалового мыла, проникший в гостиную вместе с тонким облачком пара. Потом в спальне застучали открываемее и закрываемые ящики, скрипнула дверца альмиры, с глухим стуком легла на комод щетка для волос.
Я лежала неподвижно, точно меня пригвоздили к дивану. Мартин прошел мимо, даже не взглянув на меня. Я смотрела на вентилятор — лопасти бежали по кругу. Совсем как мы — круг за кругом.
Стук из комнаты Билли сообщил, что сын не спешит наградить меня утренним поцелуем. Я заставила себя подняться и направилась в его комнату. Стоя на пороге, я наблюдала за тем, как мой ангел берет кубик, сжимает в руке, принимает бейсбольную стойку и швыряет кубик в закрытый голубой ставень. Глухо стукнув о створку, кубик упал на пол, где уже валялись другие. Билли собирался бросить следующий, когда я подхватила его на руки. На миг он замер, затем оплел меня руками и ногами.
Билли не пожелал снять пижаму, которую так не хотел надевать накануне вечером, а заставлять его я не собиралась, лишь натянула ему на ноги сандалии. Поджарила гренок и сварила яйцо, поставила в стаканчик в форме цыпленка, как ему нравилось. Срезала верхушку яйца, напевая «Шалтая-Болтая», и наткнулась на вялый взгляд сына. Я поднесла ему ложку желтка, который он любил больше всего, но Билли сказал:
— Я не голодный.
Лицо его было в красных пятнах, глаза припухли.
— Но ты и вчера не ужинал.
— Я не голодный.
Я опустила ложку.
— Я куплю тебе другую игрушку, Бо-Бо.
Он поставил сбитые локти на стол и, подперев подбородок кулачками, сказал:
— Спайк — не игрушка. Я хочу Спайка. — Губы дрогнули, но он добавил: — Я не буду плакать.
— Можешь поплакать, милый.
