Имя выглядело неполным. Насколько мне было известно, у английских детей перед фамилией всегда идет как минимум одно второе имя. У этого же ребенка не хватало либо второго имени, либо фамилии. Я вернулась к книжному шкафу и взяла более раннюю книгу, отыскала октябрь 1857 года, там не хватало одной страницы. Я приложила вырванный листок, и края бумаги идеально подошли друг к другу. Вновь открыв более позднюю книгу, я поняла, что вырванный листок лежал рядом с церковными записями, среди которых была и запись о смерти.
Кто-то вложил запись о крещении малыша подле записи о смерти Аделы, но ведь беременной была Фелисити. Да, она была больна чахоткой, но ребенок мог родиться вполне здоровым, так почему запись о крещении намеренно поместили рядом со свидетельством о смерти Аделы? Фелисити не могла уехать в Англию, оставив ребенка в Индии. А если она умерла, то почему нет записи о ее смерти? И где ее могила? Если же умерли обе девушки, что сталось с ребенком?
Я вышла из церкви, подозвала тонгу и поехала домой, размышляя над тем, что узнала. В задумчивости я поднялась на веранду, где меня встретила Рашми. Она нервно металась из стороны в сторону, заламывая руки, а при моем появлении замерла, лицо ее исказилось еще сильнее, так что красная бинди затерялась в глубокой складке, прорезавшей переносицу. Девушка что-то исступленно залепетала на хинди. Я не понимала ее, но, когда она разрыдалась, ноги у меня ослабели, ибо люди плачут на одном и том же языке. Рашми втянула меня в дом и потащила в спальню Билли. Кровать была пуста, голубые ставни и окно нараспашку. Билли исчез.
Глава 27
Выронив сумочку, я вылетела из дома. Заметалась по улице — туда, сюда, вверх и вниз по дороге.
— Билли! Биииллиии!
Побежала вниз по дороге.
— Биии-лиии! — Я металась как обезумевшая.
Блузка выбилась из слаксов, ладони, спина, лицо взмокли от пота. Я промчалась мимо Морнингсайд, в окне мелькнуло встревоженное лицо Верны.
— БИЛЛИ!
Верна открыла окно, но по ее замешательству я поняла — ничего не знает.
Я сбежала вниз по холму, выкрикивая его имя, обшаривая взглядом обочины. Добежала до дома с красной надписью. Кто-то попытался отмыть краску, и теперь стена выглядела так, словно у нее производили расстрел. Женщина с черными раскосыми глазами, переворачивавшая чапати на раскаленном камне, оторвалась от своего занятия, посмотрела на меня — растрепанные волосы, безумный взгляд, — укоризненно покачала головой и вернулась к лепешкам. Буйволы тянули мимо повозки, в которых сидели мужчины; в тени нежились бродячие псы; грациозно покачивая бедрами, шествовали женщины, придерживая на голове кувшины, полные воды. Эта безмятежность, так успокаивавшая меня прежде, теперь привела в ярость. Мой сын пропал. Пусть кто-нибудь что-нибудь сделает!
Я метнулась к скоплению хижин и забегала между ними, уворачиваясь от коров, детей и коз. Женщина в ярко-зеленом сари остановила меня и сказала:
— Госпожа, я видела вашего мальчика на дороге.
— Где?!
— Раньше, госпожа. Он гулял в Симлу.
Но как он мог пойти в Симлу — это ведь десять километров, — а вдруг его кто-нибудь забрал? От этого предположения перед глазами все поплыло, свело живот. Я бросилась на дорогу, поймала тонгу и, попросив возницу ехать помедленнее, снова и снова звала сына, лихорадочно шаря глазами окрест. С каждым километром паника моя возрастала.
В Симле я рассчиталась с возницей и побежала к лаккарскому базару, любимому месту Билли. Улицы, как обычно, были полны народу, я понимала, что маленький Билли легко затеряется среди людей. Я всматривалась в плотную, суетливую толпу, но все вокруг выглядело до ужаса обыденно, и это сводило меня с ума. Как могут люди быть так благодушны, когда их мир катится в пропасть?
Билли не завтракал в то утро и не ужинал накануне. Наверное, он голоден и — боже! — на нем, скорее всего, пижама и сандалеты. Я представила, как мой малыш пробирается по базару, а когда ко мне, простирая руки, потянулся попрошайка, вспомнила про работорговцев.
Белокурого мальчика в пижаме с медвежатами даже в толпе углядеть не сложно, и я уже вовсю фантазировала,
Люди смотрели на меня, но никто не останавливался. Они шли мимо, отводя взор, — в точности как и я отводила глаза от прокаженных и жалких жилищ. Мартин как-то рассказывал,
Легкие отказывались принимать воздух. Я попыталась сделать глубокий вдох, но грудь сдавило тисками.
Мартин не стал терять время. Не прошло и пары минут, как он позвонил в полицию и отослал на поиски Билли половину персонала. Потом втроем, с Уокером, мы отправились в местный полицейский участок, котвали, чтобы написать заявление, после чего, опять же втроем, составили компанию полисмену, невысокому тучному мужчине в черном тюрбане и форме цвета хаки, который стал опрашивать людей. Он разговаривал с торговцами и покупателями, рикшами и домохозяйками, останавливался у храмов, лачуг, магазинов и лавочек. Билли никто не видел.
— Как такое возможно? — простонала я. — Как возможно, что никто не видел белокурого мальчика в пижаме?
— Дело весьма деликатное, Эви. — Уокер почесал бороду. — Даже если его кто и видел, вряд ли он в этом признается: за этим вполне может последовать обвинение в похищении.
— Нет! Никаких обвинений! Мы даже заплатим вознаграждение… скажите им!
— Да, — подтвердил Мартин. — Никаких обвинений. Крупное вознаграждение.
— Хорошо. — Уокер опять поскреб бороду.
Обещанием вознаграждения в Индии вопросы не решаются, требовался бакшиш. Мартин вытащил бумажник, но денег оказалось мало, поэтому мы помчались домой, где я опустошила банку из-под чая, пока едва ли не силком впихивала рупии в ладони. Первыми за деньгами протянули руки полицейские, что удивило меня, но лишь меня одну. Мы останавливали людей на улицах, окликали рикш и возниц экипажей, и всем Мартин протягивал рупии. Он совал банкноты в руки и карманы, но никто ничего не знал.
