неожиданнее.
К тому времени вышла в свет третья книга стихов, «Утренние города», и я пожалел, что оно не успело туда войти. Вдруг осознал – только теперь есть, что сказать людям.
Вдохновение – воистину богоподобное чувство. Оно приподнимает тебя над самим собой. Со всем твоим несовершенством. Неведомо откуда возникают точные слова, ритмы, образы.
Известно утверждение Моцарта о том, что он не сочиняет музыку. Симфония слышится ему сама, вся сразу. Остаётся лишь её записать, кое–что подправить…
Услышав, что родители проснулись, отец звякает ложечкой, пьёт чай, мама закапывает ему глазные капли, зовёт меня на кухню завтракать, я, наконец, отрешился от своего черновика, вспомнил: к десяти утра должна заехать, подвезти семена пшеницы одна из участниц наших занятий в лаборатории. До сих пор помню имя этой спокойной, дородной женщины. Майя Боковая. Семена нужны были для домашних опытов по энергетическо–информационному воздействию человека на растительные объекты. Вспомнил и о своей обязанности – внести в сберкассу плату за телефон и квартиру, купить на обратном пути картошку.
Майя пришла точно в срок. Передала мне пакет с семенами какой–то элитной пшеницы, пожаловалась, что при приёме пищи чувствует жжение в желудке, заподозрила открывшуюся язву, попросила продиагностировать.
И тогда и теперь всячески уклоняюсь от подобного рода деятельности. Живой человек, могу ошибиться. Информация, которую я получаю не столько исследуя ладонями поле пациента, сколько формулируя вопрос и непостижимым образом получая ответ, может претерпеть искажения хотя бы в результате моей усталости, собственного плохого самочувствия или попросту недостаточной собранности. Кроме того, я не медик. Хотя, став на путь целительства, обзавёлся медицинскими учебниками, атласами всех жизненно важных систем человеческого организма, фолиантом Табеевой об акупунктуре. Мне сложно передать в медицинских терминах то, что я ощущаю или вижу.
Даже в тех случаях, когда мой диагноз подтверждается рентгеновскими снимками, лабораторными анализами, консилиумом врачей, всё равно терзает страх за возможность ошибки. Поэтому предпочитаю, чтобы пациент представал передо мной с уже установленной причиной болезни.
Но в то апрельское утро я согласился обследовать Майю. Всё–таки в каком–то смысле коллега… Закрыл глаза, протянул ладони к доверчиво стоящей передо мной рослой женщине, наткнулся на некоторое уплотнение воздуха сантиметрах в тридцати от её тела. Считается, что это – внешняя граница ауры. Тут нет никакой мистики. Уплотнение вполне реально, уверен, запросто может быть зарегистрировано физическими приборами.
Формулируя в сознании свой вопрос, я повёл было ладонями вниз, к области желудка и внезапно почувствовал острую боль, буквально раздирающую центр левой ладони. Словно бритвой полоснули.
Я схватился за руку, взглянул на неё. Крови не было. Ладонь была цела Только кожу продолжала раздирать щекочущая боль, как если бы сквозь неё пробивались открывающиеся ресницы.
Отведя руку в сторону, явственно увидел на фоне коричневой дверцы книжной полки розоватые лучи, выходящие из каждого пальца, расширяющийся конус света из центра ладони.
Майя пригляделась, тоже увидела лучи из пальцев, конус света.
— Это у вас открылся глаз в ладони! – воскликнула она. – Есть даже такая эмблема.
— Не желудок. Двенадцатиперстная кишка, – пробормотал я, сам не зная почему.
(Между прочим, вскоре обследование подтвердило – язва двенадцатиперстной кишки.)
Через минут двадцать боль в ладони прошла, но с тех самых пор я даже теперешним, изменившемся зрением всегда вижу эти розоватые прожектора из пальцев левой ладони, пульсирующий конус света из её центра…
Возбуждённый происшедшим, благодарно проводил Майю до метро, потом пошел в сберкассу, в магазин. Вышел оттуда с тяжёлой от семи килограммов картошки сумкой.
Вспомни, палка у меня, как всегда, в правой руке. В левой была сумка. Представь себе мою растерянность, когда я осознал, что волшебное и в тоже время вполне реальное ощущение бьющего из ладони потока энергии исчезло.
Я почувствовал себя обокраденным. Поставил сумку на асфальт, разжал ладонь. Феномен возобновился. Растерянно моргая, смотрел, пока до меня не дошло, что ладонь ещё и чётко отзывается на каждый взмах ресниц! Отвёл руку как можно дальше. Ладонь отзывалась!
Уж не знаю, что подумали прохожие… Я сложил пальцы в кулак. Всё прекратилось. Схлопывание ладони выключало таинственный механизм.
Только я поднял сумку и направился к дому, как заметил в движущейся навстречу череде автомашин мотоциклиста. Почему–то не в пластиковом, а в облезлом шлеме танкиста.
Это был Йовайша – руководитель лаборатории. Я даже замер от неожиданности. Потом бросился к бровке тротуара, крикнул:
— Лев Владимирович!
Он узнал меня. Остановился рядом.
Потрясённый таким совпадением, такой неожиданной встречей, я сбивчиво рассказал о том, что случилось.
Улыбаясь, он выслушал меня, сказал:
— Почти каждый, кто поморгает на свою ладонь, получит отзвук. Без всяких тренировок. Что же касается всего остального, то в индийских и тибетских манускриптах за тысячи лет до рождения Христа именно как широко открытые глаза в центре ладоней, стоп и над переносицей изображены открывшиеся центры… Это уже получается в результате напряжённой духовной жизни.
— Разве я жил духовной жизнью?
— А вы как думали?! Продолжают терзать больные? Подвергаетесь опасности вмешательства органов, у вас ведь нет диплома медика. Заведите хотя бы книгу отзывов. Пусть исцелившиеся подтверждают, что вы не берёте денег. Поставили опыты с пшеницей?
— Только утром получил семена.
— Теперь облучайте левой ладонью.
Он завёл мотоцикл и влился в поток автомобилей.
Дома я немедленно заставил родителей поморгать на свои ладони. Отец, конечно, ничего не почувствовал, о чём сообщил не без злорадства. Зато мама была изумлена, как ребёнок.
— Чудо какое–то! Могла всю жизнь прожить… Что это такое?
Я не знал. Да и теперь толком не знаю. Наверное, взмах ресниц то открывает, то перекрывает бьющий из глаз поток энергии.
«Надо же было влипнуть в такую передачу! – подумал я, усаживаясь на тахту рядом с тобой и Мариной перед телевизором. – Увидят миллионы людей. Стыд и позор. Да ещё будет вырезано самое главное…»
В толк не возьму, кто надоумил телевизионщиков пригласить меня в эту программу. Легкомысленно согласился вперекор принципу – в тишине и безвестности делать своё дело, лишь бы не мешали.
Так или иначе, несколько дней назад привезли на запись в телецентр Останкино, где убил три года жизни, унижался, выпрашивая постановку… Когда я, наконец, был отчислен «по сокращению штатов», пристроившиеся к этой кормушке бывшие соученики по Высшим режиссёрским курсам – все сыновья, дочери и любовницы известных в стране людей, шарахались от меня, как от зачумленного. Ни они, ни даже я не понимали, что меня спасает, выдёргивает из этого болота Бог.
…Шёл в сопровождении неотличимых друг от друга девиц–помрежей бесконечно длинными коридорами, освещёнными мертвенным светом люминесцентных ламп. Казалось, вижу идущего навстречу в этих застенках самого себя, бесправного, одинокого.
Поразил контраст между мною тем, прежним, и мною теперешним. Тот был как мой двойник,
