островок. Разбили на нем палатки.
После ужина все заснули, а я сидел под звёздами на стволе поваленного дерева, слушал грохот воды, вдыхал насыщенный озоном воздух, думал о том, что моя жизнь действительно только начинается. Всё остальное было предисловием к чему–то, что меня ждёт.
Почему–то захотелось подняться. И я поднялся. Обратив лицо к звёздам, стыдясь самого себя, благодарил Создателя всего, что меня окружало, за спасение от медведя, за то, что не сгорел в самолёте, не разбился в овраге, не попал во время войны в лапы фашистам. За то, что существую среди мира чудес. Просил наставника, который не даст заблудиться. Молил, чтобы мне была дарована жена, ребёнок…
— С кем это вы тут разговариваете? – раздалось над ухом.
Вздрогнул. Обернулся. Это была повариха Ира, решившая почистить закопченные котелки.
Я промолчал.
…Прошло полгода. Стояла крепкая, морозная зима. Однажды вечером я оказался в гостях, в компании выпускниц психфака МГУ. Одна из девушек – Оля Бухина рассказала мне, что уже работает в лаборатории профессора Леонтьева. Сдирает шкуру с голов живых кроликов, вставляет электроды для записи энцефалограмм. Говорила, что ей жалко несчастных зверьков, не может привыкнуть. Я решил, может быть, этот профессор, изучающий работу мозга, ответит хотя бы на некоторые мои вопросы. Поведал о них Ольге.
— Нет. Он не знает, – ответила девушка. – Но я знакома с человеком, который знает. Это мой духовный отец священник Александр Мень. Хотите с ним встретиться?
«Ещё один поп», – подумал я. Всё же снисходительно кивнул.
Через неделю Оля позвонила, сказала, что меня ждут в Пушкино, в церкви Новой деревни. В понедельник, в восемь утра.
Гром не грянул. Небеса не разверзлись. «Бог любит готовить на медленном огне», – говорит дон Донато.
О том, как я замерзал на морозе у церковной ограды, дожидаясь застрявшего в остановившейся, обесточенной электричке отца Александра, как он бежал навстречу ко мне, тоже замёрзший, как отпаивал горячим чаем у себя в тесном, заставленном книгами, кабинетике, как потом, летом, крестил меня в день святых апостолов Петра и Павла – обо всём этом подробно написано в моих воспоминаниях.
Бог любит готовить на медленном огне.
Белое яичко лежало на дне клетки среди расщепленных зелёных веточек листового кактуса рипсалиса. Наши попугаи–неразлучники то беспокойно бегали вокруг него, то, испуская заливистые трели, взлетали на жёрдочки. Явно пытались что–то сообщить.
— Им срочно нужно гнездо, дуплянка, – сказал я Марине, которая держала тебя на руках. – Сегодня воскресенье. Где мы его купим?
А ты сияла, смотрела во все глаза.
— Придётся ехать на Птичий рынок, – сказала Марина.
Не успели мы собраться, как зазвонил телефон.
— Это квартира Владимира Файнберга? Это вы? Здравствуй, Володя! – произнёс мужской голос. – Не уверен, помнишь ли ты меня… Мы не виделись лет пятьдесят! Я – Лёва Опольев, друг нашего умершего приятеля А. М. Помнишь? С трудом нашёл твой телефон, решил позвонить. Как ты живёшь? Как сложилась жизнь?
Я обрадовался этому звонку. Не так уж часто раздаётся голос из–за пятидесяти лет, не так уж много осталось людей, помнящих меня с юности.
Вкратце рассказал о Марине. О тебе. Поделился радостью, вот наши попугаи–неразлучники отложили первое яйцо, собираемся на Птичий рынок за дуплянкой.
— Не надо! – закричал Лёва на том конце провода. – У меня есть, остался от волнистых попугайчиков гнездовой домик. Вычищу, чуть починю, завтра же привезу. Давай адрес! Как зовут твою дочку?
И действительно, на следующий день приехал, привёз деревянный домик, на откидной крышке которого большими золотистыми буквами было инкрустировано: НИКА.
Я угощал, чем мог, этого добродушного человека, как оказалось, пережившего после смерти любимой жены два инфаркта, дивился тому, что он возник из–за полувека именно в тот момент, когда мы собирались покупать дуплянку… Всё–таки, Ника, согласись, необычное сцепление обстоятельств. Но ещё больше был я поражён, услышав, что Опольев – всего лишь псевдоним, придуманный Лёвой в молодости, когда он писал стихи, думал стать поэтом. А настоящая его фамилия – Иоффе.
Такая же, как у моей мамы Беллы!
Вот тебе ещё одно «случайное» совпадение…
Наши неразлучники сейчас же впорхнули через круглое отверстие летка в приставленный к открытой дверце клетки домик, осмотрелись, начали вставлять себе в хвост расщепленные веточки, бумажные полоски, таскать туда. И с интервалами в несколько дней снесли ещё пять яичек. Самка день и ночь насиживала их, согревала своим материнским теплом. В результате теперь у нас щебечут четыре птенчика.
— Папа, давай дадим им названия!
— Какие?
— Один пусть будет Карандашик, другой – Фломастер, третий – Юбочка!
— Интересно. А четвёртого как назовёшь?
— Ещё не придумала.
За окном зима, декабрь. А у нас цветут растения. Подобно живым цветам, порхают в клетке красно– зелёные неразлучники.
— Вот попугайчики родились, – говоришь ты вечером, придя из детского сада. – А когда я родилась? Когда у меня будет день рождения?
— Скоро. Первого февраля тебе будет целых три года! А мне в мае семьдесят…
Внезапное появление Лёвы вырвало из небытия прошлого уже стирающийся в моём сознании образ А. М.
Был такой период нашей дружбы, когда я стал брезговать его вечной склонностью к пьянству, стремлением к любому окололитературному заработку, к халтуре. Был период, когда мы не виделись несколько лет.
И вот однажды зимой меня разбудил телефонный звонок. Я включил ночник, глянул на часы – начало седьмого утра.
— Володя! Я только что приехал на электричке. Скорей одевайся, приезжай. Жду на выходе из метро «Белорусская–радиальная».
— Зачем? Какого рожна?
— Должен передать тебе одну вещь.
— Какую? На улице мрак, мороз. С какой стати?
— Приезжай. Прошу тебя! – он чуть не плакал.
Выйдя в морозных облаках пара из дверей метро, я сразу увидел А. М. Замёрзшего. Одиноко стоящего под фонарём с каким–то плоским пакетом в руках.
— Возьми. Пусть это будет тебе, – сказал он срывающимся голосом. – Последнеё время занимался одной деятельностью. Решил завязать. Всё! Хватит обманывать старушек.
Он всучил мне обёрнутый в газету и обвязанный верёвкой пакет, остановил такси и уехал.
Дома я взял ножницы, разрезал бечёвку, в недоумении развернул газету. Передо мной на столе лежала расчленённая по всей длине икона.
Я испытал почти физическую боль, глядя на разъятый лик Христа, изображённого на тускло– золотистом фоне с раскрытым Евангелием в руке, где было выведено: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые».
