объединении мы «по кругу», то есть по очереди, читаем свои стихи перед всякий раз новыми «мэтрами», членами Союза советских писателей. Их приглашает наш постоянный руководитель. (Страшный трус, скажу я тебе! Он вечно боится, чтобы кто–нибудь не прочёл чего–либо опасного, не ляпнул чего–нибудь лишнего. Часто лишает меня слова во время обсуждения стихов. Я, дурак, обижаюсь, не ведая, что через него Бог спасает меня от ареста.)
Именно здесь я знакомлюсь с колоритнейшим А. М., моим ровесником. Несколько лет назад он с родителями переехал из Одессы в столицу, и уже стал чемпионом Москвы по шахматам среди юношей. С пафосом, подвывая, читает стихи о море, девушках, о трубке, которую у него никто ни разу не видел: «Хрипящая, прокуренная, старая. Её давным–давно, и не иначе, как вырезал на счастье из чинары, неунывающий, отчайный неудачник…»
В тот памятный вечер, явившись за мной, чтобы отвести туда, где якобы можно разбогатеть, запросто, в течение десяти минут решает за меня все заданные на дом задачи, и мы отправляемся, как он любит выражаться, «в открытое море приключений».
Оказывается, оно находится совсем близко от моего дома – в ресторане «Метрополь», куда нас нехотя пропускает старик–швейцар в зелёной, шитой золотом ливрее. Раздевшись в гардеробе, мы спускаемся в подвал по широкой лестнице и попадаем в водоворот полупьяной толпы, вращающейся между бильярдными столами и буфетом, где продаются бутерброды с икрой, колбасой и сыром. А также водка и коньяк в разлив.
Бильярдистам у бильярдных столов тесно, некуда отвести руку с длинным, нацеленным в шар кием, чтобы сделать очередной удар. Они ругают вплотную обступающую их публику. Тут и там раздаётся сухой стук сталкивающихся между собой белых шаров, с треском влетают они в лузы.
Тут и там слышны загадочные возгласы: «Заказываю от двух бортов в правый угол!», «Кладу свояка в середину!»
На бильярдных столах играют в разные игры – в пирамиду, в американку. Какие–то знаменитые игроки. На вид – набриолиненные хлыщи. Они играют между собой на деньги. Как выясняется, на большие деньги.
Мой друг объясняет, что и на них самих играет, делает ставки толпа соглядатаев. Одновременно у всех в руках то появляются, то исчезают бумажные купюры…
От коловращенья бесчисленных лиц, мелькания смятых купюр, киёв, от спёртой атмосферы, пропитанной запахом водки, табачного дыма, начинает кружиться голова. Время от времени сюда, в этот ад спускаются по лестнице накрашенные женщины, и набриолиненные хлыщи поднимаются с ними наверх, в рай ресторана «Метрополь».
Я прислоняюсь спиной к стене и только теперь замечаю, что мой приятель куда–то делся. Попробуй представить себе своего папу с дымящейся папиросой в зубах, юного, только начавшего бриться, одного среди этой колышущейся толпы. Может быть, тебе покажется странным, я тогда думал о социализме.
Вспомнилось всего одно слово, которое шепнул мне в литературном объединении поэт–лейтенант. В руках у него оказалась газета с очерком и фотографией по поводу очередной годовщины со дня смерти Ленина.
На фотографии была изображена скамейка в Горках, где сидели Ленин и Сталин.
«Монтаж…» – тихо сказал этот бесстрашный человек. Ведь он толком не знал, кто я такой, можно ли мне доверять.
В ответ я поведал о создании «Устава» новой партии, о неотосланном письме Сталину. Теперь уже он был в шоке от моего бесстрашия. И моей глупости.
«А может быть, Сталин сам велел примонтировать себя к Ленину, обо всём знает? Знает, что в СССР никакой не социализм, о котором мечтали Ленин и Маяковский. Но если не социализм, так что же это такое?»
…Смуглый, коренастый, мой приятель, протискиваясь сквозь толпу, ведёт за собой какого–то измятого, полупьяного офицера, тоже с лейтенантскими погонами лётчика. На лице лейтенанта играет бессмысленная улыбочка.
— Я дочиста проигрался, – сообщает А. М. – В железку. Знаешь такую игру?
— Не знаю.
— Хоть какие–то деньги у тебя есть?
— Трёшник. Три рубля.
— Гони!
Не без сожаления отдаю трёшку. Приятель сминает, сжимает её в кулаке, спрашивает офицера:
— Сколько?
— Два первых, – отвечает тот, мутными глазами глядя на появившийся в дверях бильярдной патруль. – Хлопцы, мне нужно уходить.
Приятель разжимает кулак. Расправляет купюру, всматривается в её номер.
— У вас семнадцать. Десятки скидываются. Следовательно, семь. А у нас все оставшиеся цифры, то есть девять. С вас трёшка!
Продолжая предаваться этой немудрёной игре, мы покидаем подвал, одеваемся в гардеробе, выходим в морозную свежесть вечера.
Лейтенант проигрывает. Он плетётся с нами в незапахнутой шинели, всё время повышает ставки, роняет из карманов деньги, канючит:
— Я вам дал отмазаться, дайте и мне!
— Отыгрывайтесь, – снисходительно разрешает А. М. и подмигивает мне. – Мы с тобой уже в плюсе! И в каком!
То ли он каким–то образом обманывает совсем раскисшего партнера, то ли ему везёт. Смятые купюры перетекают в карманы А. М.
— Хлопцы! Я – приятель Васьки Сталина. Дайте денег на такси! Иначе в комендатуру загребут.
— Авек плезир! – говорит А. М. – То есть, с удовольствием!
Так мы избавляемся от лейтенанта.
— Видишь, обещал, что разбогатеем? – ликует А. М., выгребая из карманов деньги и тщательно пересчитывая их под уличным фонарём. – Твоя трёшка оказалась счастливая. Бери! Тут половина.
Держу в руке пухлую пачку, спрашиваю:
— Скажи, ты обманывал его?
И слышу своеобразный ответ:
— Зачем?! Если б не мы, он бы оставил все деньги в буфете, а там коммерческие цены! Пусть скажет «спасибо», может быть, мы спасли его от белой горячки! Хочешь, вернёмся, закатим в ресторан?
— Половина двенадцатого! Мама ждёт, думает, куда делся…
— Вправду, поздно. Тебе–то я сделал уроки, а за свои еще не принимался. Ничего! Скоро весна, каникулы! Ветер–то тёплый, чуешь?
Это очень загадочная вещь, девочка, глядеть во время бритья на себя в зеркало и видеть совсем не того человека, каким себя ощущаешь.
Сегодня, кончив глотать одну за другой таблетки, доев остывшие остатки геркулесовой каши, выпил чай, осторожно заглянул в спальню, увидел, как сквозь шторы пробивается солнце, мягко освещающее твоё спящее лицо, услышал азартное чириканье воробьёв.
Вдруг словно пол шатнулся под ногами. Я тоже ощутил себя двухлетним, досыпающим в лучах рассвета, уютно свернувшимся под одеяльцем, и одновременно я был тем самым семнадцатилетним парнем, о котором рассказывал в предыдущей главе.
Нужно заметить, это очень критическая штука – потерять себя во времени. Когда, как обычно, к девяти утра, пришла няня Лена, она глянула на меня, спросила:
— Вы себя хорошо чувствуете? У вас чудной вид.
