поколений, стрела, летящая из бесконечности прошлых времён, прекратила бы свой полёт.
Через несколько дней я всходил по шаткому трапу вместе с несколькими сотнями девушек на обшарпанный теплоход «Кулу», перевозивший в сталинские времена заключённых с материка на каторжные работы в колымских лагерях.
Теперь же судно шло к южно–курильскому острову Шикотан. В качестве эксперимента краевым начальством было решено впервые отправить на тамошний рыбозавод первокурсниц владивостокских вузов, чтобы они частично заменили собой у конвейеров так называемых «вольнонаёмных».
Кроме команды судна я и ещё один паренёк – Анас были единственными мужчинами среди этих юных студенток, отправившихся на летние каникулы в неизвестность за «длинным рублём».
Если хочешь подробно узнать об этом очередном моём путешествии, прочти вышедшую в 1969 году книгу «Свет на вулкане». Через пять лет вышло второе её издание.
А здесь расскажу о том, что не вошло в книгу.
Шикотан – сравнительно маленький островок, в отличие от больших островов Курильской гряды, полукругом отделяющих Охотское море от океана, расположенный целиком в Тихом океане. Очень близко от Японии. В бинокль я видел огни её городов, когда выходил с рыбаками на новом экспериментальном судне «Юрий Гагарин» ловить по ночам сайру.
Может быть тебе покажется странным, но меня нисколько не манили заграничные берега. Шикотан до конца Второй мировой войны принадлежал Японии. На нём сохранились развалины виллы японского императора. Океанский прибой постоянно выносил на берег сорванные с сетей пенопластовые поплавки, покрытые красивыми иероглифами. В магазинчике, расположенном рядом с рыбозаводом, можно было приобрести японские товары – плащи, зонты, фотоаппараты, обувь.
Завод работал круглые сутки, в три смены. Каждый вечер «Гагарин» выходил или в океан, или через пролив Екатерины попадал в Охотское море. На яркий свет специальных люстр с люминесцентными лампами, опускаемых за борт, собирались тучи так и выпрыгивающей из воды сайры, которую высасывал огромный насос, похожий на хобот. Рыба, как дождь, лилась в ящики со льдом. В лучах прожектора командовал всем тралмейстер. Работа у рыбаков была адская, особенно при волнении моря, когда палуба, кажется, уходит из под ног. Капитан судна Дмитрий Кавкайкин все время тревожился, как бы я не соскользнул с мокрой палубы в пучину. А я наслаждался, вдыхая насыщенный солью океанский воздух.
На рассвете мы причаливали к пирсу, сдавали улов. Длинная череда ящиков уходила в цех по конвейерной ленте.
Несколько раз я, с трудом держась на ногах, выстаивал с девушками то дневную, то ночную смену. Разрезал сайру на кусочки, укладывал в консервные банки «розочкой». До чего же обидно было, когда работница ОТК переворачивала мои баночки над своим оцинкованным столом, вытряхивала из них содержимое, приказывала всё переделать. Я–то, конечно, не плакал, тем более трудился бесплатно. А вот многие девушки плакали.
Нежные их пальцы были изъедены солевым раствором. Впервые оказались они без пап и мам, вне привычной городской жизни на неблагоустроенном клочке суши.
Днём свободные от работы рыбаки напивались, хватали их заскорузлыми лапами, приставили…
Дело кончилось плохо. Одну из знакомых мне девушек, семнадцатилетнюю Наташу нашли зарезанной.
Потом я разговаривал с убийцей, ожидающим в стоящей у пирса железной клетке отправки на материк.
— Что ж ты наделал? – спросил я, – Сгубил одну жизнь. И свою тоже.
— Не знаю. Бес попутал, – отвечал он угрюмо. – Кто–то в голове твердил: «Убей, убей, раз не хочет с тобой… Убей, и всё!» Это не я, это он, кто твердил, виноват…
Похолодев, я невольно вспомнил о многочисленных историях немотивированных убийств, когда один человек без всяких причин вдруг убивает другого. Науськивание чьего–то назойливого голоса психиатры объясняют шизофренией. Будто это хоть что–нибудь на самом деле объясняет.
Впоследствии отец Александр говорил мне, что мир полон добрых и злых бесплотных духов. Злые так и норовят воплотиться в теле слабого, незащищённого человека для поддержки своего существования. Этим объясняются и часто беспричинные ссоры между супругами. Люди неверующие не догадываются о том, что необходимо тотчас помолиться Богу, попросить защиты.
Мы с Анасом ютились в комнатушке одного из разбросанных по сопкам бараков. Красавица Альбина и три её такие же юные подружки были нашими непосредственными соседками. В свободное от работы время они выпрашивали у нас грязное бельё для стирки, в дни получек угощали японскими галетами, приглашали ужинать.
После убийства Наташи страшно стало за них.
Маленький, щуплый Анас каждое утро уходил на засолку сайры – стоял под открытым небом на помосте над огромным чаном с солевым раствором – тузлуком, помешивал длинным шестом неповоротливую толщу мелкой, нестандартной рыбёшки, ссыпал туда новые порции. Свалившись, он утонул бы мгновенно.
А я, если не уходил на «Гагарине» в океан, отправлялся с закидушкой обследовать заливы и бухты Шикотана. Они были пустынны, как при сотворении мира. Только высовывающиеся из воды головы нерп, похожих на глазастые мячи, с явным любопытством следили за тем, как я, боясь попасть им по башке, закидывал свою снасть со свинцовым грузилом. Безотказно ловилась пахнущая молодым огурцом навага. Странная рыба – совсем не сопротивляется, когда её подсечешь и вытаскиваешь на берег. Я еле доволакивал на двух длинных проволочных куканах свой улов. Его хватало на весь наш барак.
Со временем я стал наживлять на крючок кусочки той же сайры и выуживать нечто более ценное – серебристо–чёрную кумжу, как правило, полную красной икры. Анас помещал икру в стеклянные банки, заливал тузлуком, и через день–другой мы все наслаждались изысканным лакомством. Намазывали икру на хлеб с маслом, запивали сладким чаем.
Чуть позже я узнал, что в ручьях на острове водится форель, что ловить её нужно именно на красную, чуть подвядшую икру.
Смастерил себе лёгкое удилище из тростника и впервые двинулся не к берегу, а от него – в сопки, в заросли незнакомых растений. Искал и нашёл потаённые места. Из маленьких водопадов и ручьёв выпрыгивали серебристые с красными пятнышками форельки. Они были маленькие, с карандаш. В зажаренном виде очень вкусные.
Так мне и здесь, на Шикотане довелось осуществлять привычную функцию поставщика свежей рыбы.
Чтобы ловить форель, нужно было всё время перемещаться вдоль ручья с места на место, отыскивать всё новые омуточки, быстрины. Однажды, приустав, я уселся на траву, которая при ближайшем рассмотрении оказалась карликовым бамбуком, вытащил из кармана всё той же брезентовой «черноморской» куртки блокнот с авторучкой.
И замер.
Хрустальный перезвон бегущей воды, тихий шелест стены высоких, в рост человека, трав, скрывших меня от далёкого мира людей, резкий крик пролетевшего ворона – всё это странным образом подключило к какой–то необычной тишине. Я словно растворился во времени и пространстве, перестал ощущать своё тело.
Из этого состояния меня вывел посторонний звук. Кто–то ломился сквозь заросли. Подумалось: «Медведь?»
Я успел вскочить, когда из стены зарослей показались два человека.
Один из них был мне знаком по «Националю»!
— Володя! Файнберг! Что ты здесь делаешь на краю света?!
— Ловлю форель.
— А мы с моим художником совершаем путешествие по Дальнему Востоку. Знакомься! Собираем материал для большой книги. Судно до завтрашнего утра стоит на рейде. Нас привезли моторкой. Найдётся, где переночевать?
— Ну, хорошо. Отдам свою постель. И своего приятеля уведу на сейнер, там в кубрике есть место.
