КАЮТА.
Из всех жилищ, какие я знаю, лучшее — корабельная каюта.
Никаких излишеств. Койка, столик у иллюминатора, шкаф для одежды, рукомойник с зеркалом.
Засыпаешь под тихую музыку каких?то металлических деталей, позвякивающих в унисон работе судового двигателя. Нет для меня лучшей колыбельной.
Просыпаешься, а в иллюминаторе иные воды, иные берега.
И выходишь из тесноты каюты на простор палубы.
Как?то я участвовал в перегоне судна по системе каналов из Черного моря в Питер. Никогда больше мне так не работалось, не писалось, как во время того долгого рейса.
Ощущение воли — вот, пожалуй, главное, что даёт такая жизнь на воде.
Но все рейсы рано или поздно кончаются.
Однажды, шляясь Парижем, я вышел к одному из протоков Сены в районе Булонского леса. Под сенью деревьев, наглухо пришвартованные к берегу, стояли баржи, бывшие катера, превращённые в жилища. На них, как на обычных домах виднелись номера, висели почтовые ящики.
Цветущие петуньи и бегонии свешивались из открытых иллюминаторов. В вазонах на палубах цвели кусты роз.
Девочка со школьным ранцем за плечами спускалась по сходням к себе домой. На корме одной из барж в тени сохнущего на верёвке белья сидел в кресле старик и ловил удочкой рыбу.
О, как я позавидовал этим обитателям кают!
КВН.
Мой друг Алик, лёгкий, весёлый человек, вместе с двумя приятелями придумал телевизионную игру — Клуб Веселых и Находчивых. Сокращенно — КВН.
Действо это сначала снимали на плёнку и лишь потом, после цензуры–редактуры, оно попадало на телеэкраны страны.
Съемки происходили в одном из московских клубов. И я, приглашённый Аликом, разок побывал там в качестве зрителя. Сидел среди счастливых родственников и друзей устроителей, так и норовивших ненароком попасть в кадр, чтобы потом увидеть в телевизоре самих себя.
Веселящиеся на сцене команды парней и девушек состязались в остроумии. Многие шутники действительно были и веселы и находчивы. Нетрудно было предвидеть: эта развлекательная передача завоюет экран на долгие годы.
Но что?то, какая?то червоточина, таящаяся в зрелище, с самого начала томила душу. Сам не мог понять, отчего мне стыдно присутствовать при этой съёмке. Позже, видя КВН по телевизору, я ужаснулся растущему от передачи к передаче культу хихиканья. Достаточно взрослые студенты с их припевками и пританцовками, с заранее вызубренными остротами, придуривались резвящимися школьниками. Особенно мерзко выглядели среди них шаловливые дяди, порой лысые. Нанятые профессиональные Актер Актерычи.
Хуже нет разрешённого свыше, отрепетированного юмора.
Мой друг Алик давно умер. К счастью, не видит, во что превратилось его детище.
КИНО.
По–моему, это случилось после смерти Федерико Феллини. С утратой этого величайшего художника смолкла последняя нота щемящей нежности к человеку.
Кино стало такой же одуряющей развлекаловкой, как «попса», орущая с эстрады и экранов телевизоров.
Какое счастье, что, окончив Высшие режиссёрские курсы, я не стал кинорежиссёром, не влип в киноиндустрию!
Единственная надежда на то, что техника, похоже, идёт к тому, что вскоре появятся простые и дешёвые аппараты, с помощью которых можно будет без особых затрат снимать и монтировать собственные фильмы. Не только документальные, но и художественные.
Абсолютно независимый от больших денег и больших студий человек сможет реализовать свой замысел.
Настоящие, революционные картины появляются, лишь когда режиссёр постигает великий закон экономии художественных средств. То есть он вынужден создавать новый, максимально выразительный язык. Если ему есть что сказать.
КЛИМАТ.
Чуть ли не с младенчества я вообразил себя помощником Солнца, борцом с зимой.
Помню, как уже года в три отломал от водосточной трубы сосульку, изо всех сил дул на неё, «чтобы скорее растаяла».
Чуть позже с такой же целью сгребал деревянной лопаткой снег в весеннюю лужу.
Зимой в любую погоду я по воле родителей должен был хоть немного погулять.
Ощутимо щиплющий за уши и нос мороз, от которого вдобавок стыли руки и ноги, был непонятным, злобным невидимкой.
Он был могуч и страшен, как огромная ледяная Голова из «Руслана и Людмилы». Голова возвышалась, кажется, в парке Сокольники, куда мама году в 1935 завезла меня покататься на санках с ледяных горок.
До войны бывали настолько окаянные зимы, что я своими глазами видел упавших на землю замёрзших воробышков. Одного из них отогрел в ладонях.
Школьником я раздобыл учебник астрономии для старших классов. Пытался разобраться во взаимоотношении Солнца и Земли. И даже что?то такое изобретал, чтобы установить круглогодичное, равномерное освещение всей поверхности нашей планеты солнечными лучами.
Став взрослым, я поневоле смирился. Но и климат отчётливо потеплел. Подозреваю, что в этом отчасти сказались и усилия таких же, как я, детишек.
КНИГА.
Эта книга движется от одной буквы алфавита к другой, от слова к слову.
Чем дольше я пишу, тем чаще замечаю: пёстрое многообразие моих историй вступает между собой в таинственное взаимодействие?то в отдалённое, косвенное, то в близкое, прямое.
Дело не только в том, что книгу пишет один и тот же человек. Истории сами собой умножаются на неизвестный мне множитель.
Этот феномен не входил в мой скромный замысел, и я диву даюсь, глядя на то, как оно все теперь получается.
В данный момент я нахожусь примерно посередине пути и сам с интересом наблюдаю, в какой узор складывается этот кажущийся хаотичным калейдоскоп жизни.
