Приволакивают заключения консилиумов, результаты анализов, рентгеновские снимки. Изучать все это с учёным видом — значит притворяться. Я ведь не врач.
У меня совсем иной подход, иной взгляд на больного и его проблему. Принято называть это интуицией. Не знаю. Мне кажется этим словом просто загораживаются от ещё не познанного.
Сегодняшний пациент, который покорно стоял передо мной на костылях, в то время как его жена встревоженно следила за движениями моих рук, вдруг произнёс:
— Что?то щёлкнуло.
— В пояснице? — спросил я.
— Да. — Отставьте костыли! — приказал я.
— Сделайте шаг, не бойтесь. В случае чего поддержу.
И он у меня сначала робко, а потом все уверенней зашагал.
Они ушли. А я все сижу, выдохшийся.
Утро пропало. Пора приниматься за будничные, хозяйственные дела. Ника придёт из школы. Нужно сварить ей супчик, почистить картошку.
Встаю, чтобы пойти на кухню. И вижу — прислонённые к книжным полкам, стоят костыли.
Хватаю их.
Сколько прошло времени? Пять минут? Час?
Выбегаю с костылями в лоджию. Вижу сверху двор. Еще не уехали. Смеются, разговаривают, садятся в свой автомобиль. — Заберите! — задираю костыли над собой. — Зачем вы их оставили?
Все, кто идёт по двору, поднимают головы.
КОФЕ.
До чего же досадно, Ника, что тебе не выпал случай познакомиться с этим человеком! Возможно, увидев его, ты бы в первую минуту испугалась, оробела. Зато, чуть пообвык- нув, очаровалась бы им — чудом природы. Но в ту пору, когда мы довольно часто встречались, тебя ещё на свете не было.
Непонятно, с какой целью жизнь относит людей друг от друга. Я уже много лет назад потерял его из вида. Несколько раз пытался дозвониться.
Мне отвечали, что теперь этот номер телефона принадлежит другому абоненту.
Помню, как он впервые захотел прийти ко мне в гости. До этого я бывал у него. Видел, как он ловко карабкается по стулу–стремянке, усаживается к своему рабочему столу, тесно уставленному сложнейшими электронными приборами из института Курчатова. Он их довольно шустро диагностировал с помощью тестеров и чинил. Чем зарабатывал на пропитание своей жене с ребёнком и себе.
Да, у него были и жена и ребёнок. В отличие от него, вполне обычные люди.
Его звали Володя. Единственное, что меня раздражало, — он работать не мог, если в комнате не громыхали с кассет и дисков разные «хеви–металл» и прочая рок–музыка.
Однажды днём он позвонил. Сказал, что обалдел от работы, хочет приехать ко мне, поболтать за чашкой кофе. Спросил, что купить по дороге.
— Ничего, — ответил я.
Я не очень?то представлял, как он передвигается по городу, ходит в магазин.
— Все?таки что купить? — настаивал Володя. — У вас есть кофе? — Нет. Но ничего страшного. Заварю хорошего чаю.
В те годы с кофе в Москве были проблемы. Банку растворимого кофе можно было получить только в «заказе».
Ожидая Володю, я волновался. Состряпал кое–какое угощение. Заварил в своём самом красивом японском чайнике индийский чай.
Общаясь с Володей, я часто ловил себя на том, что впадаю в какой?то фальшивый бодряческий тон. Из?за этого злился на себя. Поэтому каждая встреча с ним становилась для меня испытанием. Он это, несомненно, чувствовал. И оттого, что он это чувствовал, на душе становилось ещё тяжелее.
«Сможет ли он дотянуться до кнопки звонка?» — подумал я и заранее открыл входную дверь квартиры.
Чем дольше я ждал Володю, тем большее волнение охватывало меня. Пытался представить себя на его месте. Как все без исключения пялятся… Сколько с детства, с юности уходит у него душевных сил на то, чтобы держаться уверенно, независимо, как бы наравне со всеми другими людьми.
Наконец лязгнул лифт. Я вышел навстречу.
— Удача! — Володя как колобок вкатился в квартиру, на ходу сбрасывая с плеча широкий ремень сумки. — Ого, какие высокие потолки! Сколько комнат? Две? Где ваша кухня?
Он забегал по комнатам на своих коротеньких ножках. Нашел кухню. Опустил на стул сумку. С торжеством выхватил из неё два бумажных пакета. В них оказалось два сорта кофе в зёрнах — колумбийский и мокко. Зерна замечательно пахли заморскими странами.
— Давайте скорей смелем и сварим по–турецки. В джезве. У вас есть джезва?
— Есть. Только кофемолка давно сломалась.
— Где она? Тащите сюда.
Я направился в кладовку отыскивать электрокофемолку. И пока я там обследовал полки, было слышно — он, по–детски счастливый, рассказывает по телефону своей жене о том, как в поисках кофе заехал в Елисеевский магазин. И там продавали кофе! По 200 грамм на человека. Он храбро пробрался в ногах у длиннейшей очереди к прилавку. И ему нехотя позволили купить кофе. А он попросил ещё 200 грамм другого сорта. Очередь возроптала. И тогда он сломил её возмущение возгласом: «А это не для меня — для Файнберга!»
Пока они тщились понять, кто такой Файнберг, Володя был таков.
Я отыскал кофемолку. Володя попросил принести имеющиеся у меня инструменты. Он чинил, а я думал о том, что этого человечка, карлика, запросто могли бы избить, обидеть. Если бы не его обезоруживающая правдивость, искренность.
Потом, намолов зёрен, мы пили кофе по–восточному. Очень крепкий, очень сладкий, чуть приправленный корицей.
У меня имелась водка. Но спиртного Володе было нельзя….Между прочим, Ника, ты его все?таки видела! Это он, Володя, сыграл когда?то в фильме «Руслан и Людмила» летящего по воздуху карлу. Помнишь?
КУЛЬТУРА.
Я знаю высококультурных людей, обладающих даром непреходящего уважения к человеку, зверю, к зелёной травинке. Вместе с Маяковским они могли бы сказать: «Мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю или сделал».
Эти люди часто бедны, порой малообразованны. Их тем больше, чем дальше они живут от столиц.
Им не довелось учиться в университетах, бывать в музеях, в консерваториях.
Знаю омерзительных хамов–всезнаек, у которых всегда наготове имеются цитаты на все случаи жизни и прежде всего — для оправдания лютого эгоизма. Они непременные посетители театральных премьер, вернисажей, книжных выставок.
Слышу, как мне говорят: «Ты путаешь духовность с культурой».
Не волнуйтесь! Если из культуры вычесть духовность, оставшееся называется другим словом…
