Я погладил створку раковины, перевернул её и увидел на дне шершавые выщерблины, стёртый слой перламутра. — Капитан использовал её вместо пепельницы, гасил окурки, — объяснил богач.
— В прошлом году была и вторая, целая часть, — сказала жена, — но её купила какая?то туристка.
…В Москве я подвесил створку поверх ковра над моей тахтой.
Утром, когда лучи солнца попадают на её поверхность, я порой думаю о корабле, на котором она плыла в Грецию из южных морей. О том, как до этого шествовал по дну среди водорослей и рыб моллюск со сказочным домиком на спине. Странно волнует судьба второй створки.
РАСТЕНИЯ.
Среди живущих вместе с нашей семвей сотней тропических растений недавно появилось ещё одно — мимоза стыдливая.
Оченв нежная. Два тонких стебелька с перистыми листиками на ещё более тоненьких веточках. Если чуть дотронешься пальцами или только подуешь, листочки испуганно сворачиваются. Минут через пятнадцать снова распрямляются. Словно говорят: «Не трогай меня. Дай спокойно расти».
Когда жизнь, что называется, «достаёт», когда побаливает голова, не работается, возьмёшь лейку, польёшь своих зелёных друзей — и вот, будто кто?то подсказал, строки ложатся на бумагу, забыта головная боль.
Они, растения, меня безусловно чувствуют. Каким образом — не знаю. Захватывающая тайна.
Я себя не умею лечить. Они меня — могут.
Зато заранее угадываю, какое готовится к цветению, какое нуждается в пересадке, подкормке удобрением.
Не обижайся, мимоза стыдливая, я тебя больше не трону.
РОДНИК.
Я брёл по зелёному взгорку над диким галечным пляжем, когда среди редкой травы блеснуло блюдечко воды. Она вздрагивала. Со дна поднимались и опадали фонтанчики золотистых песчинок.
Я зачерпнул пригоршней воду и попробовал её на вкус. Она была пресная, вкусная.
Это был родник. Его, казалось бы, лишённая смысла жизнь, как жизнь и смерть маленького ребёнка, поразила меня.
Тонкий ручеёк стекал из родника по склону вниз, на галечный пляж. И тут же исчезал в солёных водах Тихого океана.
САМОЛЕТ.
Восходящий месяц был ниже меня. Кругом, не моргая, сияли звезды.
Озирая ночное небо, я с благодарностью думал о пилотах, штурмане и бортинженере, усадивших меня на сплетённое из ремней запасное сиденье.
Сплошь застеклённая пилотская кабина создавала ощущение слитности с вечностью, с космосом.
И ещё я думал о великом изобретателе и художнике Леонардо да Винчи. О его манускриптах с записями и чертежами, воплощающими извечную мечту людей о воздухоплавании.
Ему, а не мне по праву следовало бы находиться здесь.
СВОБОДА.
То, что я сейчас напишу, возможно, возмутит некоторых моих читателей.
Я всегда чувствовал себя свободным.
Да, лучшие мои книги не печатали. Да, однажды меня арестовали в аэропорту Душанбе. Да, не раз ждал обыска, и копии своих сочинений отвозил на сохранность друзьям.
Да, выдержал допросы на Лубянке.
Ну, и что? Это те, кто допрашивал меня, были несвободны от своей зарплаты, своих погон и своей неправды. Я?то знал, что ни в чём не виноват.
Еще более весело свободен был Александр Мень.
Внутренней свободе человека не страшен никакой тоталитаризм. Можно жить в опасности, не иметь денег, голодать. Но при этом быть свободным.
СЕНА.
Стоял чудесный, тёплый сентябрь. У меня не было ни путеводителя, ни карты Парижа. Десяток дней с рассвета шлялся по городу, чувствовал его, как давнего, надёжного приятеля, который не давил красотой и величием.
Куда бы ни пошёл, рано или поздно путь выводил к набережным Сены. На фоне встающего солнца виднелись силуэты рыболовов с длинными удочками. Под знаменитыми мостами благостно шли в свои первые рейсы застеклённые прогулочные суда с туристами.
Однажды, приустав от странствий, я сидел под тентом за столиком кафе на острове Сите. Пил кофе, щурился от сверкания речной воды.
А в памяти всплывала статья, которую я когда?то прочитал в научном журнале: на дне Сены и в её водах всегда находятся вибрионы холеры; в годы активного солнца они возбуждаются и становятся смертельно опасны.
«Ну и что?» — спросишь ты. А то, что в чистом виде счастья не бывает.
СЕРДЦЕ.
Я его видел — живое, человеческое. Подключенное к аппаратуре, оно лежало в раскрытой хирургом сердечной сумке, неожиданно отливающей перламутром. Как в раковине.
Неправда, будто сердце всего лишь мощный мускул, насос, гоняющий кровь. Оно безусловно является и духовным центром, о чём давным–давно догадались индусы, а также христианские мистики.
Как оно после некоторой тренировки может самостоятельно, без участия разума, молиться? Недаром
