— Что вас навело на эту мысль, мадемуазель Лосон?
— Я подумала… что…
Он слегка склонил голову набок. Ему удавалось открывать такие черты моего характера, о которых я сама не подозревала. Он будто говорил: «Смотри, как ты быстро обижаешься! Почему? Потому что чувствуешь себя уязвимой!.. Очень уязвимой!»
— Так вы довольны моей работой? — запинаясь, спросила я.
— Очень, мадемуазель Лосон.
Он продолжал бродить по галерее, а я вернулась к картине и даже не оглянулась, когда он вышел, тихо закрыв за собой дверь. В оставшееся время я уже не могла спокойно работать.
Женевьева догнала меня по пути к конюшне.
— Мадемуазель, поедете со мной в Карефур?
— В Карефур?
— Там живет мой дедушка. Если вы не захотите, мне придется взять одного из наших грумов. Я собираюсь навестить старика. Уверена, он с удовольствием познакомится с вами.
Я уже склонялась к тому, чтобы отказаться от такого невежливого приглашения, но упоминание о деде заставило меня переменить решение. Меня интересовала судьба маленькой Франсуазы, чьи записные книжки мне показывала Нуну. Возможность познакомиться с отцом малышки, увидеть дом, где безмятежно прошло ее детство, была непреодолимым соблазном.
Женевьева держалась в седле легко и непринужденно. Объясняя дорогу, она показывала то на дерево, то на пригорок. Один раз мы даже остановились, чтобы взглянуть на замок.
Вид открывался величественный. Расстояние лишь подчеркивало гармонию древних зубчатых стен, массивных подпор, круглых башен и их остроконечных крыш. Замок стоял прямо среди виноградников. Я видела лишь шпиль церкви и купол мерии, возвышавшиеся над городскими крышами.
— Вам нравится? — спросила Женевьева.
— Красиво.
— Все это принадлежит папе, но никогда не будет моим. Родилась бы я мальчиком! Папа был бы доволен.
— Если ты будешь слушаться и хорошо себя вести, он и так будет доволен, — назидательным тоном сказала я.
Женевьева бросила на меня презрительный взгляд, и я почувствовала, что заслужила его.
— Мадемуазель, вы и впрямь говорите, как гувернантка. Они никогда не говорят то, что думают. Учат, как надо поступить… но сами все делают по-своему. — Она посмотрела на меня сбоку, смеясь. — Нет, я не о Черепке. Она не способна на самостоятельные поступки. Но вот другие люди…
Я вдруг вспомнила о гувернантке, которую она закрыла в каменном мешке, и не стала продолжать разговор.
Женевьева пришпорила лошадь и вырвалась вперед. Она была прелестна со своими развевающимися из-под шляпы волосами. Я догнала ее и поехала рядом.
— Если бы у папы родился сын, кузен Филипп оказался бы не у дел. Вот было бы хорошо!
— Кажется, он к тебе неплохо относится.
Она искоса взглянула на меня.
— Одно время меня прочили ему в невесты.
— Ах, вот оно что… понимаю. Теперь уже нет?
Она тряхнула волосами.
— Мне все равно. Не думаете же вы, что я хочу выйти замуж за Филиппа?
— Он значительно старше тебя.
— На четырнадцать лет… В два раза.
— Но когда ты повзрослеешь, разница будет не так заметна.
— Все равно папа высказался против. Как вы думаете, мадемуазель, почему? Скажите, вы ведь многое знаете!
— Поверь, я ничего не знаю о намерениях твоего отца. Я вообще ничего не знаю о твоем отце… — бросила я в сердцах и сама удивилась резкости своей интонации.
— Значит, вы ничего не знаете?! Тогда я вам кое-что расскажу. Филипп очень разозлился, когда узнал, что папа не позволит ему на мне жениться.
Она вскинула голову и самодовольно улыбнулась. Я не удержалась от колкости:
— Возможно, Филипп плохо тебя знает.
Это ее рассмешило.
— По правде говоря, дело не во мне, — призналась она, — а в том, что я папина дочь. Но когда маму… Когда мама умерла, папа передумал. Он тогда многое решил заново. Я думаю, он хотел задеть Филиппа.
— Зачем ему задевать Филиппа?
— О… просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Папа не любит людей.
— Уверена, это неправда. Нельзя не любить… всех подряд… без причины.
— Папа необычный человек. — Она говорила чуть ли не с гордостью, а голос дрожал — то ли от ненависти, то ли от восторга.
— Каждый человек чем-нибудь не похож на остальных людей, — заметила я.
Она тоненько засмеялась. Я заметила, она всегда так смеялась, когда говорила об отце.
— Он не любит меня, — продолжала она. — Понимаете, я похожа на маму. Нуну говорит, что я с каждым днем становлюсь все больше похожей на нее. Я напоминаю ему о ней.
— Ты слушаешь слишком много сплетен.
— Вы их совсем не слушаете?
— Пересуды — не самое лучшее времяпровождение.
Это ее тоже рассмешило.
— Сами-то вы не всегда проводите время наилучшим образом.
Я покраснела, а она погрозила мне пальцем.
— На самом деле вы очень даже любите сплетни, мисс. Ну и что? Вы мне за это нравитесь. Будь вы такой чистенькой и прилизанной, какую из себя изображаете, я бы вас на дух не переносила.
Я переменила тему.
— Почему ты говоришь с отцом так, будто побаиваешься его?
— Но его все боятся.
— Я не боюсь.
— Правда, мисс?
— Почему я должна его бояться? Если ему не понравится моя работа, он скажет об этом. Я уеду и больше никогда его не увижу.
— Да, вам легче. Мама боялась его… ужасно боялась.
— Она тебе сама говорила?
— Нет, но я понимала. А потом, вы же знаете, что с ней произошло.
— Не поторопиться ли нам? Если мы будем попусту терять время, то вернемся в сумерках.
Она тоскливо посмотрела на меня и проговорила:
— А как вы думаете, когда люди умирают… не просто умирают, а когда их… Как вы думаете, они выходят из могил? Может быть, они возвращаются в мир и ищут…
Я резко оборвала ее:
— О Господи, Женевьева, какой вздор у тебя на уме!
— Мисс… — Она понизила голос, но ее слова прозвучали, как крик о помощи. — Ночью я просыпаюсь от испуга и слышу в замке какие-то звуки.
— Женевьева, я тоже иногда просыпаюсь от какого-нибудь испуга. Обычно, когда приснится что- нибудь плохое.
— Шаги на лестнице… стук… Я ведь слышу их! Слышу! Лежу, дрожа от страха… и ожидая увидеть…
