— Маму?
Девочка явно просила меня о помощи. Я вздохнула. Бессмысленно убеждать ее в том, что она говорит ерунду, что привидений не бывает. Ей это не поможет: она подумает, что это обычные взрослые разговоры, которыми те утешают капризных детей.
Я сказала:
— Послушай, Женевьева, давай на минутку допустим, что привидения бывают и твоя мама в самом деле приходит в замок.
Она кивнула, ее глаза загорелись любопытством.
— Мама тебя любила?
Женевьева крепко сжала поводья.
— Да, любила… Никто не любил меня так, как она.
— Значит, она ни за что не обидела бы тебя, верно? Почему же ты думаешь, что после своей смерти она стала относиться к тебе по-другому?
Она остановилась и перевела дух. Я была довольна собой, потому что придумала, как ее утешить, когда она в этом так нуждалась.
— Когда ты была маленькой, она о тебе заботилась. Когда ты делала неверный шаг и могла упасть, она подбегала к тебе и подхватывала на руки, верно? — Женевьева кивнула. — Неужели ее отношение к тебе изменилось только потому, что она умерла? Мне кажется, что ты слышишь, как скрипят старые половицы, хлопают двери, дребезжат стекла… что-нибудь в этом роде. Может быть, у вас есть мыши… Но все же представим, что привидения существуют. Ты не считаешь, что мама пришла бы, чтобы защитить тебя?
— Да! — воскликнула она. Ее глаза сияли. — Да, конечно. Она любила меня.
— Вспомни об этом, когда проснешься ночью от испуга.
— Обязательно, — сказала она.
Я была довольна, но чувствовала, что продолжение разговора может испортить произведенное впечатление, поэтому пришпорила коня.
До Карефура мы доехали в молчании. Это был старый дом, стоявший в стороне от перекрестка. Вокруг высился каменный забор, но кованые железные ворота с причудливым орнаментом оказались открытыми. Мы прошли под широкой аркой и очутились во дворе. Меня оглушила тишина. Нет, не таким я представляла себе дом смышленой девчушки, описывавшей в маленьких книжечках каждый день своей жизни.
Женевьева взглянула на меня, пытаясь понять мое первое впечатление, но я, надеюсь, не выдала своих эмоций.
Мы оставили лошадей в конюшне, и Женевьева подвела меня к двери. Она взмахнула тяжелым дверным молотком, и я услышала, как по нижнему этажу дома прокатилось эхо ее удара. Последовала тишина, потом послышалось шарканье ног, дверь открылась. Перед нами стоял слуга.
— Добрый день, Морис, — сказала Женевьева. — Сегодня со мной приехала мадемуазель Лосон.
Обменявшись любезностями, мы вошли в прихожую с мозаичным полом.
— Как дедушка, Морис? — спросила Женевьева.
— Все так же, мадемуазель. Сейчас посмотрю, не занят ли он.
Морис отсутствовал несколько мгновений, затем снова появился в прихожей и сказал, что хозяин готов принять нас.
В комнате, куда мы вошли, не было камина, и я почувствовала легкий озноб. Когда-то здесь, наверное, было благоустроенное жилье. Все пропорции прекрасно соблюдены, на потолке выбита какая-то надпись на средневековом французском языке. Закрытые ставни пропускали минимум света, обстановка комнаты выглядела более, чем аскетично. В инвалидном кресле на колесах сидел старик. Я вздрогнула: он скорее походил на труп, а не на живого человека. Только в глубоко запавших глазах светилась жизнь. В руках он держал книгу, которую закрыл, когда мы вошли. На нем был коричневый халат, подвязанный шнурком того же цвета.
— Дедушка, — сказала Женевьева, — я пришла тебя навестить.
— Дитя мое, — ответил он удивительно твердым голосом и протянул вперед тонкую белую руку с множеством голубых прожилок.
— Я привела мадемуазель Лосон, — продолжала Женевьева. — Она приехала из Англии, чтобы привести в порядок папины картины.
Его глаза пытливо посмотрели на меня.
— Мадемуазель Лосон, извините, что не встаю. Мне это удается лишь изредка, да и то с помощью слуг. Я рад, что вы пришли с моей внучкой. Женевьева, принеси стул мадемуазель Лосон… и себе.
— Хорошо, дедушка.
Мы сели. Он любезно расспросил меня о работе, а затем сказал, что Женевьева должна показать мне его коллекцию — возможно, некоторые картины нуждаются в реставрации. Мысль о перспективе поселиться в этом доме повергла меня в уныние. Со всеми своими загадками замок все-таки был живым местом. Именно живым! А этот дом похож на жилище мертвеца.
Старик обращался к Женевьеве не часто, но я заметила, что он все время за ней наблюдает. Меня даже удивило, с каким напряженным вниманием он следил за ней, и я подумала, что он за нее волнуется. Почему она считает, что ее никто не любит (а это, как мне казалось, было главной причиной ее плохого поведения), когда дед в ней души не чает?
Он интересовался, чем она занимается, что проходит с учителями. О мадемуазель Дюбуа он говорил так, будто хорошо ее знал, хотя из слов Женевьевы я заключила, что они никогда не встречались. С Нуну он, конечно, был хорошо знаком: раньше она жила в его доме, и он отзывался о ней, как о старом друге.
— Как поживает наша Нуну, Женевьева? Надеюсь, ты ее не обижаешь? Она — добрая душа, хотя и простоватая. Нуну любит тебя, не забывай об этом.
— Хорошо, дедушка.
— Надеюсь, ты с ней не ссоришься?
— Не часто, дедушка.
— Но бывает? — Обеспокоенный, он насторожился.
— Ну, совсем немножко. Я просто говорю: «Ты глупая старуха».
— Это нехорошо. Ты после молишься о прощении?
— Да, дедушка.
— Бесполезно молиться, если сразу же опять грешить. Держи себя в руках, Женевьева. А если тебе захочется сделать что-нибудь дурное, вспомни о загробных муках, которые уготованы всем грешникам.
Интересно, знает ли он о безумствах своей внучки? Может быть, Нуну приходит сюда и все ему рассказывает? Известно ли ему, что девочка закрыла меня в подземелье?
Он послал за вином и за традиционными галетами. Угощенье принесла старая женщина, в которой я по рассказам узнала госпожу Лабис. Ее седые волосы закрывал белый чепец, но во всем ее облике было что-то мрачное. Она с угрюмым видом поставила вино и, не ответив на приветствие Женевьевы, сделала реверанс и вышла.
Когда мы пили вино, старик сказал:
— Я слышал, что картины должны реставрировать, но не ожидал, что это будет делать дама.
Я рассказала о смерти отца и объяснила, что выполняю его обязательства.
— Сначала возникли трудности, — поделилась я, — но теперь граф, кажется, доволен.
Старик внезапно скривил губы и вцепился пальцами в плед.
— Значит… он доволен вами.
Его голос и выражение лица изменились. Женевьева, сидевшая на краешке стула, с беспокойством смотрела на деда.
— По крайней мере, я так думаю, раз он позволил мне работать дальше.
— Надеюсь… — начал старик, но его голос звучал совсем тихо, и я не расслышала окончания фразы.
— Извините?
Он покачал головой. Упоминание о графе его явно расстроило. Похоже, есть еще один человек,
