Граф вернулся за несколько дней до Рождества. Я ожидала, что он будет искать встречи, захочет узнать, как идут дела у его дочери и что с картинами, но он не сделал ничего подобного. Возможно, его мысли занимал приезд гостей.
Нуну сказала, что будет человек пятнадцать. Не так много, как обычно, потому что принимать гостей без хозяйки дома довольно затруднительно.
За день до Рождества мы с Женевьевой встретили на прогулке группу всадников из замка. Граф ехал впереди, рядом с ним была красивая девушка в высоком черном цилиндре с серыми полями и сером шейном платке, мужской костюм лишь подчеркивал ее женственность. Мне сразу бросилось в глаза, какие у нее светлые волосы и тонкие черты лица. Она была похожа на китайскую фарфоровую статуэтку, которую я пару раз видела в голубой гостиной. В присутствии таких женщин я кажусь себе еще выше и некрасивее, чем есть на самом деле.
— Это моя дочь, — сказал граф, приветливо поздоровавшись с нами.
Мы вчетвером уже оторвались от общей группы, оставшейся где-то позади.
— Со своей гувернанткой? — спросила его очаровательная спутница.
— Конечно, нет. Это мисс Лосон из Англии. Она реставрирует мои картины.
Она оценивающе взглянула на меня, и в ее голубых глазах мелькнул холодный блеск.
— Женевьева, ты ведь знакома с мадемуазель дела Монель?
Мадемуазель де ла Монель! Где я слышала это имя?
— Да, папа, — ответила Женевьева. — Добрый день, мадемуазель.
— Мадемуазель Лосон, мадемуазель де ла Монель.
Мы раскланялись.
— Картины — это, наверное, интересно, — заметила она.
Вспомнила. Это имя упоминал Филипп, когда говорил, что его друзьям нужно отреставрировать картины.
— Мисс Лосон придерживается такого же мнения, — ответил за меня граф и обратился к нам, неожиданно быстро положив конец разговору. — Вы возвращаетесь домой?
Мы ответили утвердительно и поехали дальше.
— Вы бы назвали ее красивой? — спросила Женевьева.
— Что ты сказала?
— Вы не слушали! — с возмущением воскликнула она и повторила свой вопрос.
— Думаю, многие люди посчитали бы ее красивой.
— Но я спрашиваю вас, мисс. Вы-то как считаете?
— Этот тип красоты многим нравится.
— А мне — нет.
— Надеюсь, в ее комнату ты не принесешь ножницы. Если ты сделаешь что-нибудь подобное, проблемы возникнут не только у тебя. Ты думала о том, что случилось с мадемуазель Дюбуа?
— Она была старой дурой.
— Это не повод поступать с ней жестоко.
Она звонко рассмеялась.
— Для вас-то эта история кончилась хорошо, правда? Папа подарил вам красивое платье. Вряд ли у вас когда-нибудь было такое. Я оказала вам добрую услугу.
— Не думаю. Мы все попали в затруднительное положение.
— Бедный дряхлый Черепок! Да, это было несправедливо. Она не хотела уезжать. Вы тоже не хотели бы.
— Правильно, не хотела бы. Мне очень нравится у вас работать.
— А мы вам нравимся?
— Конечно. И понравитесь еще больше, если ты научишься хорошо говорить по-английски.
Смягчившись, я добавила:
— Нет, мне бы не хотелось с тобой расстаться.
Она улыбнулась, но почти тут же состроила хитрую рожицу.
— И с папой, — сказала она. — Правда, я думаю, что теперь он перестанет обращать на вас внимание, мисс. Вы заметили, как он на нее смотрит?
— На кого?
— Сами знаете, на кого. На мадемуазель де ла Монель. Она и впрямь настоящая красавица.
Она поскакала вперед. Потом, оглянувшись через плечо, засмеялась. Я пришпорила Бонома, и он пустился галопом. Перед моими глазами стояло прекрасное лицо мадемуазель де ла Монель. За всю дорогу я больше не сказала ни слова. Женевьева тоже.
На следующий день я встретила графа у входа в галерею и подумала, что он, занятый гостями, просто поздоровается и пройдет мимо, но он остановился.
— Как у Женевьевы с английским?
— Превосходно. Вы будете довольны.
— Я знал, что из вас получится хороший учитель.
Неужели я так похожа на гувернантку?
— Ей интересно, а это помогает. У нее и настроение улучшилось.
— Улучшилось?
— Да. Вы не заметили?
Он покачал головой.
— Но я верю вам на слово.
— Если ребенок сознательно портит чужие вещи, то на это должна быть какая-то причина. Вы согласны?
— Вы правы.
— Мне кажется, она глубоко переживает смерть матери, и еще ей не хватает детских игр, доступных большинству детей.
Он и бровью не повел при упоминании о смерти жены.
— Вы сказали — детских игр? — переспросил он.
— Она рассказала мне, что раньше в ночь на Рождество она ставила перед камином свои башмаки… И говорила об этом с грустью.
— Разве она не выросла из подобных забав?
— Не думаю, что эти развлечения существуют только для детей.
— Вы меня удивляете.
— Но это славный обычай, — настаивала я. — В этом году мы решили ему последовать и… возможно, вас удивит, что я вмешиваюсь, но…
— Что бы вы ни сделали, я уже ничему не удивлюсь.
— Я подумала… Что, если вы положите ваш подарок вместе с остальными? Женевьева обрадуется.
— И прекратит свои детские выходки только потому, что найдет подарок в башмаке, а не получит его за праздничным столом?!
Я вздохнула.
— Вижу, Ваша Светлость, что все-таки я вмешалась не в свое дело. Мне жаль.
Я пошла дальше, граф меня не окликнул.
Взволнованная, я уже не могла работать. В моих мыслях возникали два разных человека: гордый, дерзкий, но невиновный человек и… бессердечный убийца. Где истина? А впрочем, какое мне до этого дело? Моей заботой были картины, а не он.
В ночь на Рождество все пошли на праздничную мессу в старую церковь Гайара. Первые ряды заняли граф с Женевьевой и гости замка. За ними сидели мы с Нуну, за нами — слуги. Скамьи были переполнены.
Бастиды явились в своих лучших нарядах: госпожа Бастид вся в черном, прелестная Габриелла в сером. Ее сопровождал молодой человек. Я несколько раз видела его на виноградниках. Это был тот самый
