— Коля! Молодец! Выбрался!
— Да чего там... Подумаешь...
— Ну рассказывай, рассказывай, что было.
Коля рассказал, как добрался до Житковичей, как полицаи, обыскав его телегу и изругав за то, что ездит без пропуска, разрешили пойти на базар. Как купил на базаре соли, оставил лошадь у знакомых, а сам отправился гулять по городу. На Германа и его компанию Коля прямо-таки напоролся. Те вывалились из какого-то дома, как всегда, крепко пьяные. Герман воззрился на мальчика, словно вспоминал что-то, но потом махнул рукой, грязно выругался и пошел прочь.
Коля пытался на другой день снова столкнуться с начальником полиции, но не встретил его и вернулся.
— Спасибо за службу, Коля! — поблагодарили мальчика.
— Да что... Если надо — я еще съезжу.
— Там видно будет. Отдыхай пока. Обед приготовлен, покушай. И сапоги вот возьми... Бери, бери! Заслужил!
— Надо ж! — краснея, сказал Коля. — И дел-то было...
Приготовленные для него сапоги он принял бережно и понес, прижимая к груди.
Стоявший здесь же Сеня Скрипник глядел вслед мальчику.
— Такой маленький... — тихо сказал Сеня. — Эх, война...
Коля Лавнюкович оказался тем самым партизаном, о котором мы мечтали, думая о посещениях Житковичей. Настоящий герой, этот мальчик впоследствии безупречно выполнял все задания по разведке...
* * *
В десятых числах сентября пришла группа бойцов от Бринского с озера Выгоновского.
Они принесли доклад о диверсионной работе и просьбу своего командира прислать взрывчатки.
Как раз накануне прихода этих бойцов была получена очередная радиограмма из Центра.
[91]
Москва требовала ускорить переход в район озера Выгоновского, ближе к Барановичам, как можно быстрее начать работу на этом важнейшем железнодорожном узле фашистских войск.
Мы договорились с Линьковым, что начатую работу он будет возглавлять сам, опираясь на Федора Никитича Якушева. Я поручил Сене Скрипнику всячески помогать Якушеву.
Последний вечер мы долго беседовали со Скрипником. Я просил немедленно сообщать о всех важнейших событиях и по мере сил помогать Кузьменко и другим разведчикам.
— Довольны вы началом, товарищ капитан? — спросил Сеня.
— Видишь ли, Сеня, к разведке мы только-только приступаем. И людей еще у нас мало, и не научены они как следует, и район нашего действия крайне ограничен. Конечно, Москва тоже не сразу строилась! Но вот возможности местных жителей — и те не исчерпаны.
— Отдача будет!
— Согласен, но время, время!.. Что в последней сводке?
— Бои в районе Моздока и Сталинграда.
— Ну вот! А мы топчемся около Житковичей...
— Зря вы так, товарищ капитан. Все-таки в последнем сообщении от Горева и про железнодорожные составы говорится, и численность гарнизона уточняется.
— Эх, Сеня! Плохо мы еще за железной дорогой наблюдаем! Ни один эшелон, понимаешь, ни один не должен пройти незамеченным! Наши люди все обязаны запоминать — и номер паровоза, и количество вагонов или платформ, и характер груза определять, а мы...
— Да научатся, товарищ капитан.
— Знаю. И все равно — беспокоюсь... Ведь что — Житковичи? Нам еще столько изучать и охватывать! И Барановичи, и Пинск, и Ковель. А мы туда и не сунулись!.. Вот что. Сводки от Горева и подрывников обрабатывай за меня. И тотчас — в Центр.
— За это не тревожьтесь, товарищ капитан. Задержки не будет.
— Ну, успеха.
— Вам успеха, товарищ капитан! Счастливо дойти до Бринского.
[92]
10
После дождей и холода вновь проглянуло солнце, настали ясные, теплые дни бабьего лета.
Мы шли заросшими лесными дорогами, где в колеях уже шуршали желтые и оранжевые листья, еле приметными тропами, где вплетали тетерева и глухари, перебирались через болота, где на кочках ярко белела незрелая клюква.
Впереди — командир группы, присланной от Бринского, — Гончарук, за ним я и радист Злочевский с рацией, дальше — остальные партизаны, сгибавшиеся под тяжестью мешков с толом, боеприпасами, батареями для рации и с продуктами.
Из своих районов мы вышли днем, но потом, миновав Хорустов, двигались по ночам.
Трудной была эта дорога. Удаляясь от озера Белого, мы далеко обходили деревни и села, чтобы не столкнуться с карателями, не оставить никакого следа для фашистских ищеек. И все чаще приходилось часами брести бесконечными урочищами, утопая по колено в пружинящих мхах, качаясь на плывунах, иногда проваливаясь в вязкую болотную жижу.
На привалах молча лежали около костров, сушили портянки и одежду, забывались коротким, чутким сном.
Хорошо, что Гончарук знал дорогу и не плутал в лесу...
На четвертый день пути приблизились к городу Ганцевичи.
Здесь, возле станции Люсино, перешли темной ночью железную и шоссейную дороги Барановичи — Лупинец, взяли направление на деревню Борки.
За Борками остановились на дневку. Партизаны Гончарука повеселели. Чувствовалось: здешние места кажутся им родным домом.
До базы Бринского, по словам Гончарука, оставалось «всего ничего» — километров шестьдесят.
Собираясь вечером в дорогу, мы увидели нескольких крестьян. Те подошли, поздоровались, попросили закурить.
— Партизаните, сыны?
— Партизаним, отцы.
— Помогай вам бог!.. А ты, сынок, видать, не здешний?
[93]
Я усмехнулся:
— Отчего ж это не здешний?
— Лицо свежее, не уставшее, не измученное. Да и по одежке видать, сынок. Больно справная у тебя одежка-то... Не иначе — московская... Правду ль говорим?
Я улыбался, но молчал.
— Нельзя отвечать, выходит, — сказал один дед. — Ну, коли нельзя, — значит, нельзя... Верно, значит, говорим! Помогай вам бог! Помогай бог!
Деды ушли, мы взвалили на плечи груз и тоже тронулись в путь.
А через день одолели последний из двухсот километров, добрались наконец до цели.
Признаться, и в сотне метров от базы я не нашел никаких признаков сосредоточения партизан. Базу замаскировали и расположили так надежно, что можно было позавидовать.
...Даже сейчас, четверть века спустя, я с поразительной отчетливостью вижу вечно сырые, скользкие
