Мы надеялись, что план перехода не очень плох. Надеялись, что обманем противника. Но удастся ли это — должно было показать время.
Наконец настал день выхода.
[220]
Бойцы собрались в колонну. Выехал, пристал к отряду обоз.
Мы передали в Центр последние разведданные и сведения о новых диверсиях. Центр поблагодарил за сводку и дал новое указание группе Хаджи Бритаева: в связи с сокращением коммуникаций между немецкими штабами проводить налеты в основном на грунтовой дороге Житковичи — Лахва.
Сенины ребята свернули радиостанцию. Сеня тоже уходил от нас. Центр приказал ему направиться к Бринскому...
Оставшиеся на центральной базе сошлись на Булевом болоте.
Я дал команду трогаться. Заскрипел снег, забряцало оружие.
— Хорошая ночь, — сказал Хаджи. — Смотри, все небо в облаках...
Мы всячески старались не выдать друг другу своего волнения.
— Дойдем, — как можно спокойнее ответил я. — Держи связь. А как двинемся из-под Пинска — сразу за нами.
— Ясно, дорогой.
Ординарец подвел коня.
— Ну, Хаджи... Ну, Сеня...
Мы обнялись.
Конь, вскидывая головой, понес меня вдоль растянувшейся колонны. Булево болото оставалось за спиной. Мы покидали его навсегда. Ради победы...
21
То ли сильно везло, то ли наш переход действительно явился для противника полной неожиданностью, но железную дорогу Барановичи — Ганцевичи — Лунинец мы перешли за одну ночь, и без единого выстрела.
От центральной базы до линии этой железной дороги — километров двести. Колонны пробирались лесными дорогами, с ходу минуя хутора и деревни. Брички отчаянно грохотали на подмерзшей земле, собаки, потревоженные грохотом, загодя поднимали бешеный лай, но хутора и села не вздували огня, не скрипели ставнями и калит-
[221]
ками: затаившись, выжидали, пока минет неведомая напасть...
Перед самой линией железной дороги остановились на дневку в хуторах Мельниковцы, вблизи станции Люсино.
Брички загнали под навесы в крестьянские дворы, бойцам приказали сидеть по хатам. На обоих концах села и по огородам выставили хорошо вооруженную охрану.
Днем мы с Горой и Степью обошли хаты, поговорили с командирами и бойцами. Повозочным напомнили, что они при любых обстоятельствах не должны вступать в бой. Их задача — перевалить через насыпь железной дороги и как можно быстрей гнать в лес.
На всякий случай выделили группы для переброски повозок через насыпь: если застрянут, если коням будет трудно, поднять брички, перетащить на руках.
К вечеру вернулась разведка, доложила: километрах в одиннадцати южнее села есть удобное место. Насыпь низкая, каких-нибудь полметра, хотя место это и недалеко от станции, где имеется немецкий пост.
Мы посоветовались и решили идти там, где побывали разведчики.
Ночью, как следует смазав оси, обмотав колеса повозок тряпками и ветошью, отряд вышел из села.
На этот раз все три колонны двигались вместе.
Проклятые брички тарахтели так, что было слышно за сотню верст. Но не возвращаться же из-за этого...
Через три часа приблизились к железной дороге. Проводники предупредили: лес сейчас кончится.
И верно: поредело. А потом глаза различили темную полоску насыпи, огни на станции справа, тощий скелет семафора.
Повозки ринулись по кочкастому полю к насыпи. Вот она уже рядом. Кони карабкаются по откосу, спотыкаются на рельсах, испуганно ржут. Им на подмогу спешат бойцы, подхватывают брички, тащат их через колеи. Сопение, глухой стук сапог, приглушенная брань...
Цыганов уходит вперед. Мы с Горой ждем, пока переправят радиоузел. Невольно посматриваем то направо, где светятся огоньки станции, то налево. Где-то там в черноте декабрьской ночи залегли заставы, обеспечивавшие переход. Не наткнется ли на них противник, привлеченный шумом? Не поднимется ли стрельба?
[222]
Но противник словно оглох и ослеп.
Вот уже перетащили последнюю бричку, вот перебегают насыпь бойцы арьергарда.
Теперь вперед, в глухой лес, прочь от дороги. Вперед! Чтобы растаять, раствориться в ночи, уйти за недолгие оставшиеся до рассвета часы как можно дальше. Вперед!
И растаяли, растворились, ушли.
Без приключений добрались до самой базы отряда Цыганова, где остановились на десяток дней, чтобы сменить брички на сани, напечь хлеба, набрать продуктов.
Места были хорошо известны еще с осени сорок второго года: Кривошин, Свентицы, Залужье...
Я не упустил случая, чтобы повидать старых знакомых, и в первую очередь, конечно, семью Морозовых.
Старик и его жена были живы и здоровы. Обрадовались встрече, закатили такую наваристую уху, что ложка стояла торчком.
Морозов поведал, что старый Дорошевич сильно сдал за лето. Похудел, осунулся, все сынка вспоминает. Но работает как надо. Что говорить, крепкая семья, настоящие люди. А горе... У кого его нынче нету, горя-то?
Мои поездки по деревням не остались незамеченными.
Партизаны сообщили: в деревнях говорят, что пожаловал сам Черный, — видать, по немцу ударит.
Я распорядился, чтобы всячески поддерживали этот слух, и приказал добывать хлеб и продукты не в деревнях и селах, а по глухим хуторам.
Во время заготовки продуктов партизаны несколько раз сталкивались с власовцами и другими предателями, но вышли победителями из всех стычек.
На базе Цыганова нас задерживали главным образом не заготовки и не потребность в длительном отдыхе, а необходимость передать своих разведчиков в Барановичах, Кривошине и других ближних местечках новому хозяину, как тогда выражались.
Закончив это дело, вновь заложили коней...
Теперь предстояло перебраться к деревне Сварынь, за Пинск.
Маршрут нарочно выбрали изломанный и поначалу пошли к Бресту, в края, где воевало партизанское соединение секретаря Брестского обкома партии Сергея Ивановича Сикорского.
[223]
