Начинались незнакомые, порою безлесные, малообжитые партизанами места.
Партизанские отряды располагались довольно далеко друг от друга, во всяком случае дальше, чем в районе Булева болота. И контроль над селами был, естественно, слабее.
По округе бродили националистические формирования, в крупных селах сидели фашистские гарнизоны, хватало всякой сволочи и в деревнях...
Маршрут становился все опаснее. Нас могли выследить, могли установить, куда мы направляемся, могли навязать бои. А это никак не входило в расчеты штаба. Поэтому мы часто меняли направление движения, избегая показываться и останавливаться в партизанских районах. Во-первых, там, скорее всего, имелась агентура врага, во-вторых, именно у границы партизанских участков было больше всего шансов напороться на части противника, а в-третьих, нам не хотелось, чтобы слух о движении отряда покатился по краю, опережая нас самих.
Самым крупным населенным пунктом на пути нашего следования под Брест оказалось местечко Мотель.
По слухам, там имелся весьма крупный гарнизон, и мы намеревались обойти Мотель. Но уже на дневке, километров за пятнадцать от городка, узнали: гарнизон, напуганный слухом о приближении трех колонн русских, бежал в Пинск.
Я послал Михаила Гору с группой бойцов проверить подлинность этой вести.
Гора спокойно въехал в местечко. Враг и впрямь бежал. Вот уж поистине у страха глаза велики! Около пятисот человек, имевших на вооружении пулеметы и пушки, в панике бросились искать защиты, испугавшись трехсот партизан (на базе Цыганова наш отряд несколько увеличился).
Приветливо встретил Мотель уставших бойцов. Квартирьерам нигде не отказывали. Не прошло и часу, как все партизаны были размещены.
Штаб расположился в доме местного попа.
— Поп-то все-таки православный, — рассудили квартирьеры. — Выходит, почти свой... А дом у него — дай боже!
Свой или не свой был поп — не скажу. Но держался он уважительно и не брезговал пить партизанский спирт.
[224]
Батюшку главным образом интересовало, веруем ли мы в бога.
Дом у него был вместительный, чистый, с избытком комодов, сундуков, перин, подушек. Дворик оказался тоже подходящий, с сараями и клетями, где непрестанно что-то крякало, хрюкало, блеяло и мычало.
— Вот живет, богов приспешник, — удивлялся Петя Истратов. — Ему, видать, и оккупация нипочем...
Мотель не был разорен войной. Сражения обошли местечко стороною, немецкие гарнизоны тут не стояли, а прихвостни оккупантов держали себя тихо.
Партизан поражало обилие домашней птицы.
— Ты скажи, везде она орет! — говорили бойцы. — И с дороги не сворачивает, проклятая, если встретилась... А гусаки свирепые, как черти!
Надо было кормить людей, предстояло запастись мясом на дорогу, и крестьяне, понимая это, собрали для нас с каждого дома в Мотеле по три птицы, а с домов ксендза, попа и осадников мы сами взяли по пять птиц. Это полностью обеспечило отряд мясом на всю дорогу до Бреста.
Простояли мы в Мотеле три дня, выдвинув в сторону Пинска сильные заставы. Предосторожность оказалась излишней: противник и не думал нападать. Видимо, фашисты, оправдывая свое бегство, наговорили своему командованию с три короба...
Живя в городке, мы соблюдали особую осторожность. Бойцам категорически запретили обращаться к командирам по званию. Запрещено было, конечно, говорить и о цели нашего похода, о том, куда идем, сколько нас и т. д.
Здесь, в Мотеле, меня разыскал посланец Сергея Ивановича Сикорского. Кажется, это был шурин секретаря обкома.
Сергей Иванович приглашал в гости. Мы приняли приглашение: не вредно было познакомиться, узнать обстановку.
Сикорский стоял со своим штабом в районе споровских болот. Высокий, чуть сутуловатый, он встретил нас на подъезде к базе. Из-под меховой шапки, надвинутой на высокий лоб, смотрели светлые, умные глаза. Широкий рот, обычно твердо сжатый, смягчала обаятельная улыбка.
У Сикорского пробыли сутки. Командир соединения угощал зайчатиной (был страстный охотник), приготов-
[225]
ленной по какому-то особому рецепту, и торжествовал, слушая похвалы.
Сергей Иванович информировал нас, где фашисты держат более или менее крупные гарнизоны, предупредил, что железная дорога Пинск — Кобрин, которую нам предстояло перейти, усиленно охраняется, и порадовал сообщением, что под Сварынью, куда мы направляемся, действует группа его партизан под командованием майора Коваля.
Мы простились с Сикорским, договорившись поддерживать связь и в случае чего помогать друг другу.
Было условлено, что Сергей Иванович, так же, как и мы, будет говорить соседям, что Черный идет на запад через железную дорогу Брест — Барановичи. От предложенных проводников мы отказались, ссылаясь на то, что возьмем их, подойдя ближе к дороге.
Мотель покинули ветреным, метельным днем. Оглядываясь, радовались, что быстрая поземка заметает след. А Миша Гора шутил:
— Бросьте вы! Фрицы небось сами возле Пинска заслон в сторону Мотеля выставили, трясутся, как бы не ударила наша «армия»!
А наша «армия» — не густая и не больно-то длинная колонна, — пряча лица в воротники полушубков, прикрывая варежками обмороженные щеки, отворачиваясь от ветра, спокойно брела за санями.
* * *
Железную дорогу Пинск — Кобрин мы надеялись перейти так же, как перешли дорогу Барановичи — Ганцевичи — Лунинец.
Так же скрытно приблизились, так же остановились на дневку за пятнадцать километров, так же выслали разведку...
На линии, в том месте, где намечался переход, имелись три переезда. Посоветовавшись с работниками штаба, я решил двинуть колонну через один из них. Перебираться прямиком через насыпь не хотелось: она проходила по заболоченной местности, была высока и крута.
Командиру группы, двинутой на разведку и обеспечение перехода, показал по карте, на какой переезд он должен выйти, и просил, чтобы к трем часам ночи выслали
[226]
навстречу колонне проводников: похоже было, что ночь выдастся темная, — валил снег, ползли облака.
Дождались ночи и тронулись. Снегопад кончился, но темень стояла — хоть глаз выколи. Я радовался, но радость была преждевременной. Едва колонна выползла на чистое поле, выкатилась луна. Да не луна, а лунища! Этакое сияющее колесо с радужным ободом!
Вел колонну Михаил Гора. Он остановился, запрашивая, продолжать ли движение.
Я вылез из саней, приказал подвести коня, сел в седло, прислушался.
Тишина...
Искрится снег на поле, вытянулись длинные черные тени людей и коней, далеко впереди виднеется
