— Вы прокляли монстров свани, — повторил мистер Нанабрагов, подергиваясь от нетерпения.
— Я проклял монстров…
— …которые убили вашего лучшего друга.
— …которые убили моего лучшего друга Сакху. Это так.
Мы наблюдали, как старый драматург снова взялся за куриную ножку и начал тщательно ее обгладывать. Я ощутил страстное желание утешить его, да и весь народ сево. Да поможет мне Бог, но я находил их феодальный менталитет очаровательным. Я не мог винить за невежество этот маленький впечатлительный народ, окруженный нациями, которым не хватает интеллектуальной суровости. Они были молоды и еще не сформировались, как молоденькая девчонка, пытающаяся завоевать расположение взрослых с помощью надменных манер и кокетства и намеренно выставляющая напоказ свою тощую лодыжку. Забудь о своей петербургской благотворительности! Вот перед тобой «Мишины дети»! И я присягнул на верность их солнечному, незрелому делу, их мечтам о свободе и несбыточном счастье.
— Мир слышал о вашем положении, — заверил я, — и скоро у вас будет ваш словарь и ваш нефтепровод.
— О, если бы только! — Мужчины начали вздыхать и со счастливым видом дуть в свои пустые рога для вина.
— Вчера произошла трагедия, — сказал мистер Нанабрагов. — Трагедия, которая все изменит.
— Это конец, конец, — согласились его соплеменники.
— Один итальянский антиглобалист, молодой человек, — продолжал мистер Нанабрагов, — был убит итальянской полицией в Генуе, где проходит саммит «Большой восьмерки».
— Как печально, — согласился я. — Если красивого человека Средиземноморья можно лишить жизни, то каковы же шансы у нас?
— Как раз когда наша борьба за демократию приобрела
— Всего один мертвый итальянец! — простонал Буби, дергая себя за футболку, словно хотел присоединиться к судорогам своего отца. — У нас на прошлой неделе убили шестьдесят пять человек…
— Включая твоего любимого Сакху, — напомнил ему мистер Нанабрагов.
— …и никому нет до этого дела, — закончил Буби.
— В отличие от этих богатых испорченных итальянцев, мы за глобализацию, — сказал мне мистер Нанабрагов. — Мы хотим капитализм и Америку.
— И Израиль, — добавил Буби.
— У нас передают и Би-би-си, и «Франс-два», и «Немецкая волна», и Си-эн-эн, а теперь, какой канал ни включи, все рыдают над этим генуэзским хулиганом.
— Сколько же таких хулиганов нужно убить
— Тише, сынок, мы же мирная нация, — увещевал его мистер Нанабрагов.
Все повернулись ко мне, дружно дергая себя за рубашки. Парка Мук положил свою куриную ножку и элегантно рыгнул в ладошку.
— Трудно определить ваш конфликт, — сказал я. — Никто на самом деле не знает, из-за чего он.
— Из-за независимости! — вскричал мистер Нанабрагов.
— И Израиля, — добавил Буби.
— Святой Сево Освободитель! — закричал один пожилой человек.
— Истинная перекладина Христа.
— Вороватый армянин.
— «Тихо поднимается леопард».
— И не забудьте о новом словаре Парки!
— Все это хорошие вещи, — согласился я. — Но никто не знает, где находится ваша страна и кто вы такие. У вас нет знаменитой национальной кухни; ваша диаспора, насколько я понял, находится главным образом в Южной Калифорнии, на расстоянии трех часовых поясов от национальных средств массовой информации в Нью-Йорке; и у вас нет широко известного, затяжного конфликта, как у израильтян с палестинцами, который люди из более богатых стран могли бы обсуждать за обеденным столом, принимая чью-то сторону. Самое лучшее, что вы можете сделать, — это добиться вмешательства ООН. Может быть, они пришлют свои войска.
— Мы не хотим ООН, — возразил мистер Нанабрагов. — Мы не хотим, чтобы войска из Шри-Ланки патрулировали наши улицы. Мы хотим кое-что получше. Мы хотим Америку.
— Мы хотим классно провести время, — сказал по-английски Буби.
— Пожалуйста, переговорите с Израилем, — попросил мистер Нанабрагов, — и тогда, может быть, они порекомендуют нас Америке.
— Как же я могу переговорить с Израилем? — спросил я. — Что я могу сказать? Ведь я всего лишь частное лицо, гражданин Бельгии.
— Ваш
Мы тихо сидели, пережевывая этот факт как жвачку. Зяблики пели воробьям, воробьи отвечали им тем же. Произошел сбой в подаче электроэнергии. Дом погрузился в темноту, на застекленных верандах, увитых виноградом, сразу же появились тени, залитые лунным светом. Наконец подключились резервные генераторы. Мы услышали, как женщины на кухне поют что-то печальное. Голос моей Наны явно отсутствовал в хоре. Откуда-то издалека донесся вой собаки, которая подхватила этот грустный напев.
Мистер Нанабрагов был прав. Мой отец знал бы, что сказать.
Глава 29
ПЛОХОЙ СЛУГА
Тосты постепенно затихли. Внесли пластмассовые кувшины со сладким вином, и мужчины начали напиваться. Я никогда не видел таких пьяных представителей кавказской национальности.
— В советские времена мы пили с любовью и удовольствием, — сказал мистер Нанабрагов, — а теперь пьем, потому что должны. — Это было последним симптоматичным тостом сегодняшнего вечера. Люди выстроились в очередь, чтобы поцеловать меня в обе щеки, их пьяные, щетинистые лица царапали мое, что было не так уж неприятно.
— Позаботьтесь о нас, — умоляли одни. — Наша судьба в ваших руках.
— Моя мать будет вашей матерью, — заверяли меня другие. — В моем колодце всегда найдется для вас вода.
— Это правда, — прошептал мне бывший сотрудник КГБ Володя, — что основная часть порнографической индустрии — в еврейских руках?
— О, конечно, — ответил я. — Даже я иногда снимаю фильмы о педиках. Скажите мне, если знаете каких-нибудь русских падших женщин. Или, коли на то пошло, молоденьких девочек.
Мистер Нанабрагов поцеловал меня шесть раз — в щеки, виски и нос, как целовали его самого жена и дочь.
— Хороший Миша, — неразборчиво бормотал он. — Хороший мальчик. Не оставляй нас ради Бельгии, сынок. Мы тебе просто не позволим.
На балконе появилась Нана, потом она втащила меня в свою спальню с кондиционером и толкнула на одну из двух маленьких кроватей.
— О, слава богу! — воскликнула она. — Пожалуйста, трахни меня.
— Сейчас? — спросил я. — Здесь?
— О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — повторяла она. — Давай же, папочка.
— Трахнуть? «Хлопнуть» тебя?
— То, что надо.
Я занял позицию на прохладных белых простынях. У меня не сразу началась эрекция: утомила винтовая лестница. Но сладкий коричневый запах недавно употребленной марихуаны вкупе с
