процессе выполнения порученных вам задач, вы столкнетесь с определенными спецслужбами и того хуже, попадете в их руки… Зато, если поставленные перед нами задачи будут выполнены, Особая группа будет распущена и все мы вновь вернемся на действительную службу… Разумеется, не просто так… За удачное решение поставленных перед нами задач, нам обещаны немалые гонорары…».
Где Зимин?..
Болтается где-то у своих баб?..
Быть такого не может.
И Лыгин прекрасно знает это.
Само предположение, что полковник Зимин почему-то прячется у своих баб, совершенно недопустимо. Не тот человек Зимин, не тот уровень, не та дисциплина. Если полковник Зимин не дождался Куделькина в аэропорту, значит, в аэропорту случилось что-то неординарное. Ты, Куделькин, зло сказал он себе, ничем не смог помочь в Чечне капитану Ларину. Ну, разве что оглянулся на него. Только все равно обернулся с опозданием. Ты вот коришь себя за то опоздание. Жестоко коришь. Ну так попробуй не опоздать сейчас. Мало ли что ты не понимаешь, что, собственно, происходит. Тебе и не надо ничего понимать. Тебе не положено понимать. Таков был приказ. Действовать, а не понимать. Не опоздай хотя бы сейчас. Думай и помоги Зимину. Ведь это Зимин выделил тебя из многих сотрудников ФСБ. Это он тебя пригласил в Особую группу…
Да не в этом, собственно дело, совсем запутался Куделькин…
Просто оглядываться надо вовремя…
Вот ты опоздал вовремя оглянуться на капитана Ларина, так хоть сейчас не теряй время… Ищи!.. Постарайся успеть… Постарайся хоть сейчас успеть… Постарайся все сделать вовремя…
Будь на моем месте полковник Зимин, беспомощно подумал Куделькин, он бы давно перевернул весь город…
И я переверну, зло сказал себе Куделькин.
Не только переверну.
Я самолично проверю каждый подвал, каждый пустырь, каждое жлобское подворье, каждую малину, я перетрясу всех, кого нужно перетрясти, загляну на каждый чердак!
Куделькин чувствовал злобу и беспомощность.
Слова не помогали.
Он вдруг понял, что обязан найти полковника Зимина. Не потому даже, что Зимину угрожает серьезная опасность, и не потому даже, что Зимин всегда был расположен к нему, и не потому, что поиск Зимина являлся сейчас его прямым служебным долгом и от этого зависел успех работы всей Особой группы, но еще и потому, что в сложной служебной машине, которой до того столь успешно управлял полковник Зимин, Куделькин это отчетливо чувствовал, вдруг пошли какие-то серьезные сбои.
Оно, конечно, подумал Куделькин, высокой степени секретность всегда грозит сбоями. Не случись неожиданных сбоев, полковник Лыгин не кормил бы меня кислым бигусом в железнодорожном ресторане.
Куделькин сплюнул.
Мы еще все изменим!
С Зиминым или без Зимина, но Зимин прав – мы еще все изменим!
Зимин не уставал повторять это.
Он повторял это постоянно.
Полковник Зимин не ленился повторять это по несколько раз в день, лишь бы слова поглуже запали в душу каждого слушающего его человека.
Куделькин снова сплюнул, издали искоса поглядывая на прижавшуюся к стене магазина парочку.
Ничего не понять.
Вроде бы две девицы.
А может, волосатики…
Совсем не девицы. Сволота! Гомики.
Опять что-то среднее, опять что-то унизительное.
Куделькин-младший чувствовал себя безумно уставшим.
За трое прошедших суток он действительно почти не спал.
За трое прошедших суток он вдоволь насмотрелся на трупы обваренных и обожженных людей, вдоволь наговорился с людьми казенными и с людьми со стороны. Он встречался с родственниками погибших в сауне и что-то долго говорил им и врал о служебном долге. Он мотался по городу без сна, как заведенный, как проклятый, перекусывая на ходу, только мечтая о сне, и распутывая, распутывая, распутывая взрывом в сауне донельзя запутанный клубок.
К черту!
Вон они, интересующие его граждане.
Граждане…
Стоило Витьке Ларину стреляться из-за такого дерьма, брезгливо подумал Куделькин, издали вычислив парочку бомжей, пристроившихся не за столиком у киоска, оттуда бы их погнали, а немного в стороне, метрах в пяти от непокрытых столиков, на обычной полосатой скамье сквера… Тоже мне, граждане… Денег у бомжей явно не было. И пьяными они не были. Но Куделькин на что угодно готов был поспорить, что говорят бомжи сейчас именно о ближайшей мнящейся им пьянке, или уже о пережитой пьянке, давно провалившейся в прошлое, даже протрезветь успели, или о той, совершенно мифической, которой и не случалось никогда, но которая по каким-то неведомым причинам запечатлелась в самой глубине их небольших насупленных мозгов.
Встав недалеко от бомжей, отвернувшись от них, как бы не видя их, Куделькин незаметно прислушался.
И удивился.
Бомжи говорили вовсе не о пьянках.
Бомжи вспоминали события черт знает какой давности – аж войну арабов с евреями!
– Я ж говорю… Я ж помню… – упирался рябой бомж с подбитым, украшенным синяком глазом. – Не шейсят седьмой, а шейсят восьмой… Точно говорю… Я что? Лупень?.. Включаю радио, у меня «Спидола» была, а по радио паника… Евреи, значит, агрессию начали, наших арабов бьют… Утро… Я расстроился, сбегал на угол, я тогда на Ленина жил, у самого вокзала… Ну, взял пузырь, раздавил… Все чин по чину… Возвращаюсь, включаю «Спидолу», а по радио совсем паника… Сообщают, что евреи Иерусалим отбили, отобрали наш арабский Синай… Как сейчас помню… Молодой был… Сильно расстроился, снова сбегал на угол… Махнул еще пузырек… Возвращаюсь, а по радио передают, что евреи уже через Суэцкий канал переправляются, вот-вот скоро Каир возьмут… А дело к обеду… Ну, я совсем расстроился… Выскочил еще раз на угол за пузырем, а они, евреи, блин, так уже и валят с вокзала!..
Нет у них денег, автоматически определил Куделькин.
Патриоты.
Очень связно болтают.
Не то что баксов, у них, у родимых, даже копеек нет. Они так трезвы, что рассуждают почти связно.
Куделькин лениво присел на скамью рядом с бомжами и закурил.
Дым потянуло на бомжей и один из них очень фальшиво и очень возмущенно замахал руками. Вот, мол, до чего дошли! Вот, мол, какое хамство! Не дают человеку подышать свежим воздухом!
Увидев это, Куделькин ухмыльнулся и демонстративно выпустил весь дым в морщинистое рябое лицо особо возмущающегося бомжа.
Рябой бомж опешил.
Но второй, более старший и более, наверное, вдумчивый, похожий в профиль на пожилую опустившуюся человекообезьяну, натянувшую на себя продранный на локтях зеленый свитер и в сандалиях на босу ногу, мгновенно смекнул, что дело тут не простое. Тут, кажется, совсем не простое дело, мгновенно смекнул бомж. Так откровенно может вести себя только такой человек, который или пришел специально бить их, или наоборот, пришел специально к ним, чтобы дружески поделиться с ними чем-то важным, может даже дать на выпивку.
Последнее вряд ли.
Но мечтать никому не запрещено.
– Чегой ты?.. Чегой?.. – все еще растерянно, но уже с неопределенной угрозой в голосе удивился рябой бомж с подбитым глазом, отмахиваясь от дыма. – Курить-то чегой?.. На природе-то?..
Куделькин ухмыльнулся:
– А ты нырни в канализацию.
Рябой бомж окончательно потерял дар речи.
Впрочем, он оказался столь глуп, что даже осознать этого не смог.
Мычал невнятное что-то про себя, растерянно разводил руками и даже на тайные знаки своего приятеля, похожего на пожилую опустившуюся человекообезьяну, не обращал никакого внимания. Мычание рябого бомжа было полно неясных угроз, правда, каких-то действительно очень неопределенных, вроде бы как и к Куделькину не имеющих отношения.
– Чегой ты?.. – мычал рябой бомж и как бы угрожающе расправлял хилые плечи. – Со мной, бля, сам Христос не справился… А у Христоса руки… Я тебе говорю…
По мутным глазам рябого бомжа было видно, что он в любой момент готов перейти от самого крайнего хамства к самой крайней, к самой унизительной трусости, даже, может, к рабской угодливости. Все эти сложные смешанные чувства, как плотва в мутноватой луже, трусливо и густо метались в его подбитом, украшенном синяком глазу:
– Чегой это ты?. Меня, бля, сам Христос…
– Заткнись, – попросил Куделькин.
На бомжа он не смотрел.
Он смотрел на летний Красный проспект, яркий, красивый, широкий, как широкая река, на зеленые деревья в Первомайском сквере, и на зеленые деревья
