архитектору – в том случае, конечно, если перестроенный город удовлетворит Его Святейшество.
– Дело в ангеле, – смущенно и проникновенно сказал Бернардо.
– В ангеле? В каком еще ангеле? – голос Анны дрогнул.
– В том, о котором бредил приходской священник, принесший мне алтарную картину. Меняющая цвет краска подсказала мне имя ангела. Я ждал встречи с вами.
– Так вы знаете… И знали уже тогда, когда образ святой Агаты рассматривали в алтаре?
– Разумеется. Великомученицу написал некий ангел, залетевший к нам с Севера. – Росселино быстро огляделся, проверяя, не подслушивают ли их. – Берегитесь падре. Он – доносчик и недоброжелательный соглядатай. Ваше творение пугает его – и не только его. Оно слишком смело и, следовательно, опасно для тех, кто всецело предан канону.
– А кому еще известно, что картину написала я?
– Пурпур сосков неизбежно выдает автора. Имя по сию пору не прозвучало только потому, что всем известна близость вашего мужа к Папе Римскому. Но будьте осторожны. Вам следует окружить себя опытными телохранителями.
Анна почувствовала озноб и все-таки, превозмогая себя, засмеялась:
– Не хотелось бы повсюду ходить в толпе до зубов вооруженных громил!
Архитектор ответил легкой улыбкой.
– Прекрасное утро, – сказал он, глядя пристально.
Она не сочла нужным поддержать новую тему. Молчание прервал Росселино:
– Мужчины непостоянны. Сегодня вас принимают за ангела, завтра сочтут сатаной.
Он отвернулся. Лицо его оказалось в тени. На плечах – коричневый бархатный плащ, на сапогах – золотые рыцарские шпоры.
Четыре года назад Лоренцо пригласил в свой замок Бернардо Росселино и Леона Баттисту Альберти. На обед подали stoccafisso. За столом Бернардо поинтересовался, откуда Анна родом. Он никогда не бывал на Севере, a stoccafisso только несколько раз пробовал в Венеции, ему очень понравилось. Как в Норвегии готовят треску для этого блюда? Она с удовольствием рассказала, что рыбу сушат на открытом морском берегу – сначала на камнях, потом подвешивают на специальных распялках; главное, чтобы не грянули морозы, а то вкус будет совсем не тот. Кожу выбеливают на весеннем солнце. Потом пошла беседа о том, как голодают норвежцы в неурожайные годы, когда дожди губят посевы, о зимней стуже, о выносливости местных жителей, о чуме в Бергене, которую, люди говорят, завозят английские матросы на своих шхунах.
Вот что было в их первую встречу.
После застолья Лоренцо сказал ей наедине, что гости хвалили угощение с неприличным восторгом, особенно Бернардо. Что их интерес к ганзейскому городу на гористом севере был неестественным. Что Анна слишком долго толковала с архитектором про сравнительные достоинства улиток нуселла и мурекс. Что она излишне громко смеялась над флорентийскими анекдотами в исполнении Росселино, который, ко всему прочему, еще и заснул прямо за столом, наевшись доброй еды и напившись молодого вина.
Анна возразила, что хозяин мог бы предложить гостю постель для послеобеденного отдыха, но Лоренцо буркнул:
– Ему и так неплохо!
Бернардо проспал в столовой до самого утра и за завтраком неутомимо восторгался вареными яйцами и свежайшим оливковым маслом, лучшего он в жизни не пробовал. А пекорино! Что за сыр! Да уж, долина Орсия богата дарами! А нельзя ли купить усадьбу поблизости? Тут уж Лоренцо едва не вспылил. Только такого соседа ему недоставало!
Больше архитектора в замок не приглашали.
– Однажды вы уже называли меня северным ангелом, – улыбнулась Анна, – в тот день, когда мы ели stoccafisso.
– Я все надеялся быть приглашенным еще хоть раз. Незабываемый вкус! – Он рассмеялся.
Разговор легко приобрел шутливый оттенок, незримая преграда между ними рухнула, снесенная громким беспечным хохотом Бернардо. Пусть водоносы и конюхи видят, что баронесса и архитектор ведут ничего не значащую светскую беседу, меньше будет сплетен.
– К сожалению, мне пора, – прошептал Росселино сквозь смех, – месса вот-вот закончится, и народ, выйдя из церкви, еще вздернет меня, чего доброго, прямо на этих поводьях. Медлить нельзя. А вы берегитесь приходского священника.
Он вскочил в седло, пристально посмотрел на Анну и, прижав руку к сердцу, почтительно поклонился.
– За картиной, созданной вами, – будущее. Видит Бог, я сам хотел бы быть ее автором. Надеюсь, Его Святейшество окажется на вашей стороне. И на моей…
Зацокали копыта. Она так и не спросила, не попадался ли ему где маленький пастух с копьем. Андрополус прихватил копье у кузницы перед тем, как покинуть поместье, сказали ей слуги.
Лиам стоял рядом, но Анна, казалось, забыла про него. Монах молчал. Он был свидетелем всего их разговора, но не произнес ни слова.
Стук копыт удалялся по направлению к северным городским воротам. За ними Бернардо пустит коня галопом. Баронесса напряженно ждала. Наконец-то! Галоп! Спасен и свободен.
Скоро ли доведется услышать цокот этих копыт, приближающийся к ней?
Лиам смотрел на нее вопрошающе. Хватит медлить. Время заняться делом, ради которого она и пришла в Корсиньяно. Лукреция ждет.
Анна подошла к водоносам у колодца.
– Вы не видели Андрополуса?
Те лить безмолвно переглянулись. Баронесса бросила им несколько монет.
– Он забрался на стену и пел, – ответил один.
– А в руке – копье, – подхватил колченогий парнишка. – После никто его не видел. Говорят, пастуха заперли во дворце. Пока Папа Римский не приедет.
– Его посадили в тюрьму? – спросила Анна.
– Кто ж знает? Стены во дворце толстые. Оттуда не услышишь ни звука. Может, в тюрьму, а может, в постель затащили. Послушать, как он поет.
Водоносы захихикали.
– Почему вы сразу не сказали?
– Так ведь Андрополус больше не раб. Кому о нем докладывать? – пробубнил долговязый.
Водоносы повернулись к колодцу и стали тянуть из него веревку с тяжеленной бадьей.
Служба окончилась. Послышались шаги и голоса. Несколько пожилых женщин поклонились, подойдя с пустыми кувшинами, поставили их на землю и уселись на скамью перед папским дворцом. Взялись за иголки и нитки: нечего бездельничать – покуда достают воду, можно повышивать. То и дело сударушки склонялись друг к другу, перешептываясь и пересмеиваясь.
«Мой ангел-хранитель – матушка, – подумала Лукреция. – Кто день и ночь наблюдает за мной, сидя у кровати? Матушка. Ангел-хранитель. Другого нет?»
Болезнь была тяжелой. Жар накатывал волнами. Анна не отходила от дочери. Потом пришел падре. Он потребовал, чтобы его оставили с Лукрецией наедине для причастия и последнего помазания, иначе не будет ей пути в царствие небесное. Никто посторонний не должен присутствовать при покаянии. Анна не соглашалась, но пришлось уступить. Она погладила руку дочери и пообещала, что будет тут, за дверью.
– Вот так же и Господь погладит твою руку, – прошептала баронесса сквозь слезы и вышла из комнаты. Священник остался.
А еще матушка сказала, что ничего худого с Лукрецией не случится. А оно уже случилось. В тот день, когда Андрополус не пришел к источнику, как обещал. В тот день, когда Анна отправилась в Корсиньяно, совсем забыв о ней. Теперь матушка снова уйдет. Значит, худое случится опять. А ангел-хранитель никогда не уходит, он всегда с тобой, где бы ты ни находилась. В том-то и разница. Но ангела-хранителя тоже нет рядом. Он покинул ее. Она лишилась его покровительства. Он отдал ее священнику. Никого из заступников нет поблизости. Разве что кошка. Можно позвать на помощь Екатерину Сиенскую, но и она не в силах
