Кормчая книга

Впрочем, он с этим справился. Сбросил балахон на землю и Хунни улыбнулась его решительности. Кажется, во всем она видела что-то свое, скрытое. Он задохнулся, такой чистой и холодной показалась ему совершенно прозрачная вода, и Хунни осторожно погладила его по плечу. И, наконец, прижалась к нему губами:

– Обними меня… И забудь про плектрон…

IX

– И ты называешь наши тела клетками?

– Конечно… Как их еще называть?… – Хунни задыхалась. – Где твои руки?… Ты нашел, наконец, меня… Я Дин Лин… И я Ситора… Теперь ты будешь знать, что мы похожи… Они чувствуют все, что чувствую я… Ты думаешь о них, значит, сейчас ты с ними… Они знают это… Мы еще не научились делиться всем, но научились делиться многим…

– О чем ты?

– Обними меня…

Хунни жадно прижалась к Смуту.

– Земляне обречены… Заперты в клетках… Рождаетесь одинокими и уходите одинокими… – Он чувствовал, что Хунни знает что-то еще. – Умираете в любви… А ваше рождение – всего лишь пролог к смерти… У вас нет будущего… Даже в любви вы далеки друг от друга, как Земля и Плутон… А хотите достичь звезд…

X

Зонтичное дерево.

Муравьи, текущие по коричневому стволу.

Высокое небо, в котором сплелись ручьи и корни растений.

– Теперь уходи… – Хунни бессильно оттолкнула Смута. – Ты исчерпан… Тебя нет, ты не смог прорваться в мою клетку… Ты же чувствуешь, мы по прежнему разъединены… А если бы…

– Что?…

– Неважно…

– Говори…

– Нет смысла… Ты не останешься…

– Я не обещал… Я не могу остаться…

– Тогда уходи… У землян нет будущего…

В голосе Хунни чувствовались отчаяние и торжество.

– Мир един, но тела разделены, Смут. Даже в самой просторной клетке мы не можем быть чем-то целым.

XI

Ручей в небе.

Небо, переплетенное корнями.

Корни деревьев, сосущие свет звезд.

XII

Шлюзовая камера показалась Смуту еще более пустой.

Правда, на этот раз он старался ступать так, чтобы топот его шагов не разносился по всему шлюзу. Комбинезон и пояс он нашел у дверей и без всякой жалости скинул невесомый балахон с плеч. Чего во мне больше? Растерянности? Непонимания? Нежности?

«Вины.»

– Я никого не спрашиваю.

«Это не имеет значения. Вина копилась в тебе веками. Это не лично твоя вина. Это вина поколений, выбравших неверное направление. Тебе потому и плохо, что ты не знаешь, как избыть скопившуюся вину.»

– А космониты знают?

«Теперь – да.»

– Может, подскажешь мне?

«К этому приходят сами. Даже Хунни не захотела подсказать тебе это.»

– Я пойму сам.

«Может быть. Но не сразу. Тебе будет трудно. Ты одинок.»

– Не преувеличивай.

Плектрон не ответил и Смут двинулся к выходу.

Неужели я, правда, так одинок, что это заметно даже плектрону? Неужели по настоящему одиноки Юри и Йорг? Неужели одиноки все земляне? Неужели наши столь совершенные тела нам только мешают?

– Плектрон, в чем суть работ Глоцера?

Плектрон не ответил.

– Ладно, – сказал Смут и пнул носком тяжелого башмака порожек. – Мы до всего дойдем сами. Космониты тоже полны вины.

Он не чувствовал себя изменившимся. Просто за последние часы в нем скопилось много горечи. Неужели ему специально предоставили возможность задуматься о чем-то таком, о чем никто пока не хочет сообщать землянам официально? Кстати, капитан Йорг только что косвенно подтвердил это: все три камеры слежения «Афея» включены. Не отремонтированы, как должен был бы сказать капитан, а вот именно включены. Наверное, мы опять нарушили какие-то представления космонитов о правилах движения в Поясе, подумал Смут, и они специально подвели нас к Шестнадцатому тору. И сектор Стонов – не флуктуация. Возможно, это и есть та таинственная кузница, в которой космониты взламывают клетку тела, освобождая дух… Обрывочные слова, смех, стоны… В конце концов, сам термин наведенная речь ничего такого не объясняет. Связь можно отключить, уши можно заткнуть, но сектор Стонов всегда наполнен какой-то особенной, непривычной жизнью. Или невероятными намеками на непривычную жизнь. На ту, усмехнулся Смут, которая когда-нибудь пронзит всю расширяющуюся Вселенную от края до края, как луч света, как исполинский прожектор.

Конечно, это по-новому освещало встречу с Глоцером.

Я еще не готов к такой встрече, подумал Смут. Если земляне и космониты впрямь решили прощаться, я еще действительно не готов. Моя горечь должна напитаться надеждой. Так было всегда, на любом переломе. И пусть так будет впредь. Завтра. И через сотни лет. И в последующие миллионы. До той, наконец, странной и невероятной поры, когда наш дух, как одежду, совлечет с себя плоть.

И пусть в этом не будет ужаса.

Часть I (заключающая) О, СЧАСТЛИВЧИК! XX век

Мы – плененные звери,

Голосим, как умеем.

Глухо заперты двери,

Мы открыть их не смеем.

Федор Сологуб

I

Вертолет в срок не пришел.

Не пришел он и через день. И через два. И через неделю.

Стало ясно, что в поселке что-то стряслось. Две банки тушенки (из четырех) и последнюю булку мерзлого хлеба отдали Альвиану и Коле Черепанову. Они сами вызвались отправиться за помощью. Полсотни километров нехоженого пути, мороз – под пятьдесят, а что-то сделаешь? Кому-то все равно надо. Мужики отводили глаза, хмуро присаживались на корточки у раскаленной железной печки, курили, а кто валялся на нарах, сберегая силы. На полу не таял занесенный на валенках снег, а на нарах тепло, пальцы не мерзли. Все в бородах, косили под стариков, не скажешь, что старшему под сорок.

– Падлы…

Непонятно, кого Коля имел в виду. Наверное, начальство.

Но в топливе нуждалось не только начальство. Весь поселок ждал тепла.

Когда месяц назад охотник якут рассказал, что в полусотне верст от поселка есть выходы черного жирного камня, который горит в костре, бывшие шахтеры вызвались сами. Добрались до указанного места, пробили штольню, оконтурили выходы. Еще бы недельку и каменный уголь можно считать подготовленным для отгрузки, но кончились продукты. Если честно, Альвиан предпочел бы выйти к поселку с кем-то посильней Черепанова, но Коля единственный, кто согласился отправиться не в полярке, а в нормальной рабочей одежке – в козьих свитерах, в подбитой мехом телогрейке, в штормовке. Ледяная лента реки, продуваемое со всех сторон плоскогорье. В полярке не дойдешь. Даже у костра в ней не отогреешься. Лицо обжигает, а спина мерзнет. Несгибаемые штаны, накатанные на валенки, крытая парусиной меховая доха, да капюшон поверх собачьей шапки. Короче, полярка – это космический скафандр, а не одежда. В ней можно разгуливать по теневой стороне Луны, но никак уж не пересекать промерзшее плоскогорье.

II

…Вышли по темноте.

В воздухе растворены ледяные кристаллики. Смутно. Колю с утра передергивало от застоялого холода. «Ну ты прешь… – ворчал. – Будто, правда, дорогу знаешь…»

Альвиан закрывал рукавицей рот.

Дорогу он знал: видел карту в первом отделе.

Хорошая, подробная, только легенда обрезана. Перерисовать карту ему не разрешили, наверное, боялись, что передаст шпионам. Он даже взъелся: да кому