паясничали, ломали комедию, поочередно то оживляясь, то снова погружаясь в молчание, в оцепенение. Рядом с жардиньеркой стояло кресло с высокой спинкой. Я сел.
– А вы? – спросил я, чтобы сменить тему. – Почему вы не с остальными?
Я наблюдал за их лицами: интересно, который из них сейчас заговорит. По–видимому, наступил черед первого; он покачал головой и снисходительно улыбнулся.
– Но я же здесь один, – сказал он.
– Как это?
– Вот так, – подхватил снова второй, в то время, как лицо первого застыло, превратившись в лишенную всякого выражения маску. – Просто перехожу из тела в тело.
– Перепрыгиваю, – оживился третий. Рука второго, которую он еще минуту назад поднял, чтобы подчеркнуть значительность своих слов, бессильно опустилась на колени. – Это вопрос сноровки. И удобно, что…
– …они сидят так… рядком. Это многое упрощает, – закончил четвертый.
Я подумал, что слишком много выпил. Неуверенно встал, приблизился к первому и заглянул в его безжизненные глаза.
– Я здесь, – услышал я рядом. Это говорил второй. Но, когда я взглянул на него, он внезапно побледнел и опустил веки; зато его сосед слева живо наклонился в мою сторону:
– А вы никогда не пробовали? Это вопрос сноровки. Самое главное – не дать себя поймать.
Я схватил его за руку. Она как раз остывала. Четвертый поднялся со стула:
– Принести вам что–нибудь выпить? А может, перейдем на «ты»?
Я на всякий случай рассмеялся. Они мастерски разыгрывали этот спектакль. Я решил не портить забавы ни им, ни себе. Вернулся в кресло. Четвертый тоже сел.
– С большим удовольствием, – ответил я любезно. – Что ты имеешь в виду, говоря «не дать себя поймать»?
Первый почесал в затылке.
– Если бы то тело, в котором я сейчас нахожусь, ты пронзил, например, ножом, вон тем, что лежит на столике…
Я взглянул на столик. А когда обернулся, говорил уже следующий:
– …ты бы пригвоздил меня к нему и убил меня в нем. Поэтому так важно…
– …не дать себя поймать, – подхватил тот, который предлагал мне выпить.
– Поэтому я двигаюсь очень быстро, – пояснил первый.
– Вдруг ты окажешься проворнее меня, – добавил третий.
Минуту мы все (или: мы оба) молчали. Дрожь пробежала по моему телу: я понял, что еще чуть–чуть – и я поверю в это чудо.
– Стало быть, существует загробная жизнь. – В своем голосе я услышал нотки триумфа. Второй поднял голову, будто внезапно проснувшись.
– Кто это сказал? – удивился он.
– Ну… – с минуту я колебался. Едва удержался, чтобы не кивнуть на его соседа. – Ну… ты.
– Я?
– Раз существуют души, независимые от тел…
– Да брось ты, – прервал меня с сочувствием тот, который сидел справа, – наши души изнашиваются быстрее, чем тела. Умрешь еще до смерти.
Воцарилась тишина. Мужчины сидели неподвижно, тупо уставившись в пустоту. Похоже, представление закончилось. Этот «кто–то» в них – если им поверить – куда–то ушел. Может, в другом зале у него было еще одно тело, запасное. Я подождал с минуту его возвращения и встал с кресла. В дверях еще раз обернулся. Свечи медленно догорали. Никто меня не окликнул – я вышел. У столов с закусками я увидел Лешека, накладывающего себе салат. Все еще оглядываясь назад, я чуть было с ним не столкнулся.
– А ты веришь в Бога? – спросил я ни с того ни сего. Что за глупый вопрос – ведь Лешек не присутствовал при том разговоре. Он потянулся за хлебом, как будто и не расслышал моих слов. Потом поднял глаза. У него были тяжелые веки; он сейчас пьян и ничего не будет помнить, подумал я с облегчением.
– Мне бы хотелось, чтобы он существовал, – пробормотал Лешек с полным ртом. Проглотил и добавил: – И хотелось бы, чтобы он был хороший. Ты пробовал салат? Вкусный.
Я вдруг почувствовал страшную усталость, а может, мне стало даже немного стыдно: я дал себя провести каким–то четырем шутникам, на вечеринке втягиваю пьяного приятеля в серьезные разговоры, какие во время учебы мы вели беспрерывно, – но это было давно, очень давно. Я что–то буркнул и оставил его одного. Около бара сделалось пусто, как будто гости успели разойтись, хотя с теми (с тем?) я сидел не дольше пятнадцати минут, ну, скажем: полчаса. На танцполе кружилась какая–то девушка в коротком платье в поперечные зелено–желто–розовые полоски, словно сошедшая со страниц журнала мод конца шестидесятых. Я пригляделся внимательнее, охваченный неопределенным пока еще чувством: она была уже не в том возрасте, чтобы так одеваться. Этот наряд молоденькой девушки (тинейджерки, сказали бы новые знакомые Лешека) скрывал тело взрослой женщины. Мне даже вдруг показалось, что она, как и я, затерялась в этом мире и тщетно пытается сопротивляться течению времени. Девушка остановилась, словно почувствовала, что я на нее смотрю. Подошла ко мне. На ней были белые туфельки, ресницы накрашены темной тушью. Нет – до меня вдруг дошло, – с ней все в порядке. Она не сопротивляется времени; она игнорирует его. Игнорирует все, кроме самой себя. И кроме меня, понял я по ее пристальному взгляду.
– Я уж думала, что не встречу тебя здесь, – услышал я.
Это было уже слишком, ведь я ее совсем не знал – а перед этим театр одного зрителя, и моя невольная неприязнь к Лешеку, и моя неудавшаяся жизнь, которая пронеслась у меня перед глазами, пока я курил на улице у входа в бар, да и вообще мне хотелось пойти спать. Но рядом с ней я вдруг почувствовал себя лучше, ее присутствие странным образом придавало мне силы: может, потому, что она смотрела так тепло, как уже давно никто на меня не смотрел, а может, этот допотопный наряд, веселая пестрота платья или миндальный запах ее духов, который в эту минуту усилился? Сам не знаю; так или иначе, хотя я был уверен, что вижу ее впервые, я поцеловал ее в щеку и в ту же секунду ощутил, что ко мне возвращается спокойствие, уверенность в себе; я знал: все еще как–то образуется.
– Ты понимаешь, что мы знакомы? – спросила она, как бы проверяя меня.
– О да, – улыбнулся я неуверенно. – Уже давно.
– Вот именно. Давно. – Она внезапно отстранилась. – Мне пора. Я думала, мы проведем этот вечер вместе. Но мы еще встретимся.
Меня вдруг обдало холодом. Опять все шло не так. Как и всегда.
– У меня ведь нет твоего телефона. И адреса нет.
– Ничего. Мы и так встретимся. – Легким шагом она направилась к лестнице. Я побежал за ней. Когда она поднималась по крутым ступенькам, я еле удержался, чтобы не схватить ее за щиколотку, прямо над белой туфелькой. Моя надежда – я не мог позволить ей так уйти.
– Подожди, – просил я. У меня кружилась голова, перехватило дыхание. – Ведь мы наверняка потеряем друг друга. У меня так всегда: если уж быть плохому, то непременно со мной. Я – не Лешек, этот счастливчик.
Она остановилась в дверях у выхода во двор, наблюдая, как я карабкаюсь вслед за ней. Ее лицо по– прежнему озаряла улыбка: обнадеживающая, спокойная.
– Идем, я кое–что тебе покажу, – проговорила она, когда я оказался с ней рядом. Мы пересекли двор, подошли к большим воротам с остатками ржавых петель и остановились у серого валуна при входе. На улице было пусто. Накрапывал дождь.
– Посмотри на него. Но очень внимательно. И медленно поднимай глаза.
Я еще не понимал, зачем это нужно, но сделал как она велела. Вгляделся в камень до боли в висках – и вдруг валун задрожал под моим взглядом, а потом… потом величественно поднялся. Он парил в воздухе. Я с трудом дышал, будто придавленный его тяжестью, которой на самом деле не ощущал. Ах вот что? Значит, вот оно как?! Я не мог понять, что происходит, почувствовал прилив невесть откуда взявшейся радости, переходящей в наслаждение; я сосредоточился, чтобы не потерять контроля над левитирующим камнем, и
