смотрел «Человека из железа» Вайды, и – нет, ошибки быть не могло, – Халина повторяла сейчас аргументы Янды[14] в той сцене, когда Винкель приходит в камеру к Агнешке. Но какое это могло иметь значение? Я вдруг почувствовал, как под взглядом ее блестящих глаз чужая история становится моей, мне даже показалось, что я сразу стал старше. Она вдруг замолчала, настала моя очередь говорить, я начал подбирать слова, не зная, о чем, собственно, должен вести речь. Я не хотел показывать, что задет за живое. По многим причинам не хотел, вот не хотел, и все. Поэтому в конце концов, желая спрятаться за каким–нибудь понятным для нас обоих знаком, пробормотал:
– Знаешь, то, что ты говоришь, ужасно напоминает мне «Человека из железа».
Халина вскочила, будто получила пощечину, глаза наполнились слезами. Она быстро отошла от стола к стойке бара, разделявшей помещение пополам, оперлась на нее локтями, и по тому, как затряслись ее плечи, я понял, что она плачет. Халина… прошептал я. Она повернула ко мне покрасневшее от гнева лицо и начала кричать: я наглый молокосос, я решил, что она все это выдумала, и напрасно я возомнил, что чувство собственного достоинства есть только у таких вот молодых да ранних. Вали отсюда! – кричала она, вали отсюда! Чтобы я тебя никогда больше не видела, ну, давай! А я стоял перед ней, совершенно не зная, как реагировать на этот приступ бешенства, как повернуть время вспять на эти несколько секунд; в тот момент я готов был откусить себе язык, ей–богу. Я уже не думал о репортаже, лишь бы она меня поняла, поверила, что я не хотел, что она меня просто не поняла, я другое имел в виду. Я подошел к ней, но она, плача, бросилась на меня с кулаками, поэтому я невольно схватил ее за запястья и привлек к себе. Я поступил так инстинктивно, но сразу почувствовал, что, возможно, этот жест скажет больше, чем любые слова, раз уж словами я ее ранил. И, кажется, угадал, потому что, рыдая на моей груди, она явно успокаивалась. Ее волосы пахли, как опиум, она была прекрасна, и дело было не в словах, а в ее взгляде, в блеске внезапной свободы в светлых глазах; я наклонился и приблизил губы к ее виску, по–прежнему сомневаясь, надо ли что–нибудь говорить, и лишь скользнул губами по этому виску, на котором билась жилка. Она не пошевелилась, стояла, затаив дыхание, будто прислушиваясь к самой себе. Я поцеловал ее в ухо, потом в шею, нежно и ласково. Нет, я не собирался ее соблазнять, я не знал, чего хочу, но наверняка не этого. Мне хотелось, чтобы она поверила, что я на ее стороне.
– Прикоснись ко мне, – сказала она. А может, мне послышалось. Теперь уже я задержал дыхание, не зная, что будет дальше. И все же, подумал я, она прижимается ко мне скорее как старшая сестра, а не любовница. Этот шепот мне, наверное, почудился. А вдруг нет… Колеблясь, я отпустил ее запястья и вложил руку в ее ладонь. Пусть сама решает. Она взяла руку и дотронулась до нее губами. Я догадался об этом, почувствовав тепло на пальцах.
Почти в то же мгновение я ощутил, что она словно застыла в моих объятиях, глядя куда–то в сторону. Я медленно перевел туда взгляд. В дверях стоял седой грузный мужчина в сером плаще; на убека[15] похож – мелькнуло у меня в голове. Он посмотрел на нас без всякого интереса и вернулся в прихожую, чтобы снять плащ. Халина отстранилась от меня. Я видел ее мужа и раньше, по телевизору, но все равно удивился, что он настолько ее старше.
Он вернулся в комнату. Обошел меня, словно неодушевленный предмет, и, улыбаясь, подал жене отливающую глянцем фотографию.
– Привет, дорогая. Я пришел тебе показать, какой снимок в конце концов выбрали на четвертую страницу обложки. Не уверен, что он самый лучший. И еще, тебя кое–что ждет… там, на улице.
Я через его плечо невольно увидел эту фотографию: он стоял в каком–то парке под деревом, в рубашке с коротким рукавом, и бодро смотрел в объектив. Халина внимательно рассматривала снимок, словно той сцены что разыгралась минуту назад, не было вовсе, а я давно ушел. Что, безусловно, и следовало сделать, ничего другого не оставалось. Я отступил на шаг, взял свой диктофон, и тут у меня промелькнула мысль, что он мог бы послужить неслабой уликой, впрочем, между нами не произошло ничего предосудительного. Ну, почти ничего. Я отвернулся от супругов, но тут вспомнил ее шепот которого, правда, на пленке не могло быть слышно, это точно, но можно ли ручаться?… Меня это соображение настолько смутило, что я все–таки дернулся к двери. И снова остановился. Нет, я не мог так от нее уйти.
Прошу прощения, начал я. Оба посмотрели на меня с вежливыми улыбками, будто не они секунду назад делали вид, что меня нет. Я обязан сказать две вещи. Во–первых, я в самом деле так до конца и не понял, в чем там было дело, но благодаря вам, обратился я к Халине, мне удалось по крайней мере увидеть в прошлом какой–то смысл. Прозвучало это ужасно напыщенно, но я продолжал: А во–вторых, эта фотография пана Зигмунта очень удачная. До свидания. Халина широко мне улыбнулась, как бы с благодарностью за участие в игре, и ответила: Да, я тоже так думаю. Но Зигмунт, как все мужчины, избегает проявления эмоций. Поскольку ее муж не отзывался, глядя сквозь стекло на патио, и демонстративно ждал, когда я уйду, я повернулся и закрыл за собой дверь.
На улице меня охватили сомнения. Каким он был, этот мужчина, с которым она связалась неизвестно при каких обстоятельствах, который держал ее дома и способен был внезапно появляться, как в аттракционе с материализацией духов? Откуда мне было знать, не ударит ли он ее после моего ухода? Пусть даже просто устроит скандал, которого она не заслужила, потому что всего лишь растрогала меня своим рассказом, а потом впала в истерику, из которой должен же я был как–то ее вывести. Но, тут же подумал я с горечью, будь я ее мужем, я тоже вышел бы из себя, увидев, что какой–то тип, значительно моложе меня, обнимает мою жену. Поэтому я остановился на безопасном расстоянии от виллы, готовый вернуться по первому зову.
Прошло несколько минут, и супруги вышли на крыльцо: Зигмунт Е. первым, Халина за ним. В медленно темнеющем воздухе я увидел, как они спокойно стоят перед своим домом, богатым и солидным, в зеленоватой тени высоких деревьев. Откуда–то из–под их ног на лужайку притопало нечто сизое, должно быть, пушистый Милиционер. Мужчина обнял жену, и я услышал его голос – деловитый, но с нотками гордости, – прозвучавший глухо – ведь я стоял довольно далеко: Это, Халинка, тебе. На газоне перед гаражом, рядом с открытым красным «комби», стояла наполовину распакованная посудомоечная машина.
Вода
– Томаш…евский. Институт водного хозяйства, – сказал посетитель, и в его руках блеснуло удостоверение. – Пан Анджей Вальчак, не так ли? У меня к вам очень важное дело. В двух словах не объяснишь. Можете уделить мне минут пятнадцать, не больше?
Я со вздохом пропустил его в квартиру. Делать мне, в сущности, было нечего: я сидел, дочитывая газету после затянувшегося завтрака, – обычное бессмысленное времяпрепровождение в субботнее утро. Не хотелось быть невежливым, тем более что он знал мое имя. Было бы нелепо захлопнуть дверь у него перед носом. Поэтому я усадил его в кресло и, пробормотав какие–то извинения, унес в кухню тарелку с недоеденным бутербродом.
– Слушаю вас. – Я сел напротив, а он в это время доставал какие–то бумаги.
– В прошлом году, двенадцатого мая, вы были в Крацлаве.
Минуту я мерил его самым ледяным взглядом, на какой только был способен.
– Прошу прощения, – сказал я наконец. – Вы, кажется, говорили о водном хозяйстве, а не о слежке за мной.
– Я действительно работаю в Институте водного хозяйства, в отделе нетрадиционных методов, если быть точным. Я понимаю, у меня деликатная миссия, поэтому я не стал вам писать, а пришел сам. В прошлом году в Крацлаве было наводнение. Вы помните?
Я покачал головой.
– Наводнения как такового не было.
– Значит, вы все же были в Крацлаве? – Он улыбнулся с торжеством начинающего сыщика. – Хорошо, зайдем с другого конца. В данный момент мы проводим исследования по предотвращению стихийных бедствий, используя теорию хаоса. Наверняка вы слышали…
– Как не слышать.
– Наверняка вы слышали, – повторил он, его было трудно сбить с толку, – наверняка слышали об этой
