холодную воду – по сути, так оно и было, – я выскочил из уютного салона машины в отвратительно мокрый мир. Тротуар представлял собой одну огромную лужу; сделав пару шагов, я почувствовал, что штанины стремительно впитывают воду, набухают и холодят ноги; ботинки, конечно, сразу промокли. Чертыхаясь, я добежал до подъезда. Толкнул дверь – домофон, к счастью, не работал. Я не стал вызывать лифт и помчался на третий этаж, словно хотел убежать от холода, который подбирался уже к бедрам.

На мой второй звонок Рысек открыл дверь, а я стоял и не знал, с чего начать. Но он, не дожидаясь моих слов, пошел обратно в глубь квартиры, на ходу бросив: Молодец, что пришел. Я направился за ним. В квартире стояла какая–то кислая вонь, словно здесь не проветривали месяцами, годами. Мебель по моде шестидесятых, с оббитыми углами, коврик в коридоре – настолько грязный, что невозможно различить узор, – все это совершенно не совпадало с моими представлениями о жилище перспективного руководителя проектов.

На кухонном столе стояло не менее десяти стаканов с недопитым чаем – похоже, Рысек решил не тратить времени на мытье посуды; дверцы буфета, впрочем, были полуоткрыты. Мы вошли в большую комнату, и под ногами у меня что–то захрустело. Осторожно, крикнул Рысек.

Казалось, по комнате пронесся ураган или там поработала команда на редкость зловредных агентов безопасности. Через всю столешницу шла глубокая, похожая на рану, безобразная царапина, ребро криво прислоненного к стене стеллажа потрескалось и облупилось, как от удара. На диване валялись разбитые полки, а пол был устлан сотнями маленьких черных пластинок, поцарапанных, раздавленных, в конвертах и без. В воздухе так сильно пахло ацетоном, что аж першило в горле, а на глаза наворачивались слезы.

– Может, поможешь, мне одному не управиться, – сказал Рысек и тяжело опустился на стул.

Я присел на корточки, по–дурацки опершись на зонт, как на трость, – от волнения я забыл оставить его в прихожей. Что случилось, в чем дело? Почему не появляешься на работе? – промямлил я. Отец меня убьет, буркнул он. Я решил прибраться, у этого стеллажа сзади горизонтальная планка, я хотел стереть с нее пыль, всунул руку между стеллажом и стенкой, и все грохнулось. Черт, пусть бы вон тот, там более новые пластинки, а здесь самая старая часть коллекции. Старые пластинки – это тебе не винил, все поразбивались. Нужно их склеить до его прихода. Слушать уже нельзя будет, но он и не станет, граммофон – тоже антиквариат, – главное, чтобы он ничего не заметил. Вот сижу здесь как дурак и складываю, видишь, он взял переломленный пополам черный диск и попытался сложить обе половинки. Знаешь, сколько на это уходит времени? Да еще следы остаются, он показал мне на пластинку, поставленную сушиться – вся ее поверхность была заляпана отпечатками пальцев. Давай вдвоем, а? Быстрее пойдет. Отец уже старый, не хочу его расстраивать. Он любит повторять, что время черной пластинки еще вернется.

Что я мог ему ответить? Я посмотрел в окно, там по–прежнему лило как из ведра, да и Шефиня на сегодня меня отпустила. Я взял со стола бутылочку с клеем, от нее пахло, как от Зоськиной жидкости для снятия лака, которую она хранила в я шике стола. Я отложил зонт, сел рядом с Рысеком и сказал:

– Давай

Пчелы

На лестничной площадке хозяйка вдруг остановилась.

– Вы пчел не боитесь? – спросила она.

Я задумался:

– Смотря сколько их.

Я говорил серьезно, но она лишь рассмеялась и повела меня дальше в мою комнату. Когда она распахнула дверь, я почувствовал, как внутреннее напряжение схлынуло. Наконец–то. Больше я не мог этого выносить: каждый день просыпался со спазмом желудка, все более утверждаясь в мысли, что каким– то загадочным образом отделился от своего «Я», а мой двойник, невыносимо правильный зануда, избавившись от моего утомительного общества, ведет где–то совершенно иную жизнь. Хуже всего, что я даже не мог себе представить какую. И вот, в этой пахнущей деревом комнате с видом на холмы, мне вдруг показалось, что я чувствую едва ощутимые, но несомненные признаки его присутствия. Лишь бы во всем этом разобраться. Две недели тишины должны мне помочь. Моя приятельница, Зузанна, советовала: соберись, приди в себя. И выписала больничный, где значилось, что у меня тяжелое воспаление легких, требующее госпитализации. Я еще спросил, не будет ли у нее из–за этого неприятностей, – явно лицемеря, потому что сам же попросил помощи. У меня было такое чувство, что еще один день на работе, еще одно возвращение в снятую квартиру – и я сойду с ума. Зузанна презрительно фыркнула и чуть ли не вытолкала меня за дверь, сказав вслед: это моя забота. Именно такие слова я хотел услышать. Никаких угрызений совести – чтобы со спокойной душой сесть в поезд.

– У мужа пасека, – услышал я. – Но с той стороны дома. И меду – сколько угодно. Завтрак в восемь вас устроит? Ванная комната рядом. Найдете. Чувствуйте себя как дома. – Хозяйка, блеснув золотым зубом, вышла.

Я сбросил рюкзак и со вздохом сел на кровать. Отсюда виден был луг, его пересекала покрытая гравием дорога, бегущая мимо островка деревьев с порыжевшими листьями, правее из окна уже ничего не было видно. Пейзаж, обезображенный остовом трактора по самому центру, замыкала волнистая линия холмов, расположенных примерно в километре отсюда. Золотое осеннее солнце заливало все окрест. Я вытащил из пачки сигарету и засунул ее обратно – вокруг была такая красота, что даже курить не хотелось. Несомненно, на этот раз я ближе всего подошел к своему второму, более совершенному «Я», чем когда бы то ни было за последние месяцы.

Я уже собрался встать и распаковать рюкзак, когда понял, что в тишину откуда–то просачивается чуть слышный женский голос. Каждое утро, едва взойдет солнце, в улей возвращаются пчелы, еще затемно отправившиеся на разведку, и улей облетает радостная весть, шептала женщина. Сегодня расцвели липы над каналом! Поле белого клевера у большака ждет сборщиц нектара! Донник и шалфей не позже полудня откроют свои венчики! Лилия и резеда полны пыльцы! Я с неприязнью подумал, что у хозяев есть раздражающая привычка громко включать радио. Настроение слегка испортилось: образовательная передача для работников сельского хозяйства – не то, о чем я сейчас мечтал; того гляди ее сменит какая– нибудь плясовая. При этой мысли я испытал приступ гнева, словно плясовая уже неслась из приемника. Но оттуда по–прежнему сочился голос: пчела, вслепую снующая туда–сюда в поисках медоносов, никогда не спутает цвет или сорт пыльцы. Каждый сорт и цвет методично раскладывается в отдельные ячейки. Я пожал плечами и начал вынимать вещи из рюкзака; неудобно с самого начала ссориться с хозяевами пансионата по поводу включенного на полную громкость радио.

Я спустился во двор, когда уже смеркалось. Воздух был холодней и влажным, обещали заморозки. Я вышел на шоссе, но, взглянув в сторону городка, лежащего все го в полутора километрах отсюда, понял, что мне не хочется никуда идти. Покрутившись по двору, я остановился в пятне света перед гаражом. Из открытых настежь ворот вышел хозяин: сын ремонтирует, с гордостью бросил он, показывая себе за спину, в глубь гаража, где молодой человек склонился над капотом красного «БМВ». На механика выучился, услышал я. Машины из Бундесов проверяет и чинит. Не себе, на продажу. Профессия что надо. Я вспомнил все, что слышал об автомобилях, которые пригоняют из Германии, и предпочел сменить тему. А пчелы? спросил я. Что «пчелы»? Пчелы теперь спят. Они холода не любят. Ну, как устроились?

В ту ночь мне приснился ужасный сон, от которого я проснулся в холодном поту. Мы были с Эвой в какой–то гостинице, занимались любовью; когда проголодались, я выбежал в ларек на противоположной стороне улицы. Я как раз покупал цыпленка–гриль, когда гостиница позади меня взорвалась. Пытаясь прийти в себя, я сел на кровати и в свете ночника разглядел, что уже четыре часа утра – самое время для кошмарных снов. Где–то далеко лаяла собака, а совсем рядом – нет, ошибки быть не могло – уже знакомая мне женщина тянула свой невыносимый монолог: пчелы, тесно прижавшись друг к дружке, образуют вокруг чужой пчелиной матки что–то вроде плотного вала из своих тел. Таким образом они создают как бы живую тюремную камеру, где жертва сидит иногда целые сутки, но обычно она погибает раньше – от голода или удушья. Я догадался, что это не радио: голос звучал слишком близко, прямо возле меня, буквально так, как если бы женщина прижалась ко мне сзади и шептала прямо в ухо. Если без этого не обойтись, я предпочел бы любовное признание, пробормотал я (в последние месяцы у меня появилась привычка разговаривать

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату