специализаций, она кое-что знала. Такие доблестные герои на службе отечества, встречаются в пропагандистских романах. Но она сама? И покойный четарж Холлора? Какой-то бред…
— Не поняла. Ты хотел, чтобы я на тебя разозлилась, как на Холлору, и ты упал головой об угол?!
— Примерно так. То есть, я бы постарался не упасть головой. Если бы сумел не пропустить твою атаку… в общем, сложно объяснять, но других методов выведения экстр на рабочий режим не существует. Если бы ты оказалась экстрой, я бы надеялся на то, что опыт поможет мне избежать фатальных последствий. Но, увы или ура, об этом можно забыть.
— А зачем это все?
— Каждая экстра — настоящее сокровище. Их всего девять, включая меня, и четверо — в пенсионном возрасте. Ради обнаружения новой кто угодно пошел бы на любые затраты и любой риск.
— Замечательно, — вздохнула Арья. — Теперь, значит, расстанемся друзьями и все такое. Я могу идти?
— Если ты хочешь — расстанемся. А ты хочешь?
Арья долго думала, уткнувшись взглядом в свои колени и водя кончиками пальцев по краю стола. Обида, любовь и недоверие сплелись в тугой комок, и она сама не знала, что в итоге победит. Победило упрямство. Год службы в окружении сотни мужчин, обладающих множеством достоинств, показал ей, что никого, кроме клятого экспериментатора Анджея, она к себе подпустить не может. Что бы он ни делал, сколько боли ни причинял бы. Или он, или никто; но пока был шанс, необходимо было вцепиться в него зубами и не выпускать. Любой ценой.
— Нет, — сказала она наконец. — Не хочу.
14
— Фархад, у нас нет для тебя достойных вакансий, — едва ли не умоляюще объяснял наставник уже не в первый раз. — Все позиции в храмах сейчас заняты, да и мы обычно предпочитаем своих воспитанников. Зачем тебе губить свой талант? Это грех, в конце концов, и я не хочу ему потворствовать…
Дипломированный выпускник (диплом с отличием, поощрительная грамота за проявленное усердие) Гуманитарного Университета Синрин упрямо наклонял голову, словно пытаясь боднуть наставника, и вид имел одновременно покорный и дерзкий в своей настойчивости.
— Хорошо, — сдался наставник. — Должность ассистента в храме Асахи твоя. Прямо рядом с домом. Но ассистировать ты будешь геронтологу, потому что других вакантных мест просто нет.
— Я согласен, — без раздумий кивнул Фархад.
Жить в родном доме, после трех с половиной лет учебы, — уже праздник. Мать никогда не жаловалась, но Фархад сам чувствовал, насколько пустым и тихим стал дом. Елена взяла воспитанницу, но благодарная ласковая сирота не могла заменить ей собственных детей. Сам Фархад отнесся к девочке с вежливой приязнью, но без особого интереса. Четырехлетняя малышка, только недавно выучившаяся читать и считать до ста, ничего для него не значила. Когда она крутилась вокруг матери, сын старался ее не замечать.
Отец возвращался домой все реже и реже. Работа полностью поглотила его. С выросшим сыном он изредка разговаривал по спутниковой связи и, кажется, не стремился к более тесному общению. В других «золотых» семьях все было иначе. Две или три жены у главы семьи, добрый десяток детей мал мала меньше, младшие братья и их отпрыски…
Прозрачная тишина царила в доме. Елена проводила время с парой служанок — теперь, когда сын вырос, а муж приезжал на два-три дня раз в полгода, у нее было мало хлопот. Маленькая Сабика сидела у нее на коленях, пока приемная мать читала или вышивала. Фархад, по обычаю, мог входить только в широкую прихожую женской половины дома, одновременно служившую и гостиной, но там всегда был еще кто-то — служанки и горничные, приятельницы Елены с дочерьми.
Первый месяц работа в храме состояла в чтении бесчисленных трактатов, исследований, предписаний и учебников. Он не специализировался по геронтологии, а потому старший Смотрящий за удалившимися на покой не подпускал его к палатам, где старики доживали последние годы. Вместо этого он заставил Фархада изучать целые горы материалов по профессии, экзаменовал по каждому тексту, и, кажется, приравнивал понимание к зубрежке.
В любой момент он мог достать с полки книгу, уже прочитанную младшим Смотрящим, открыть наобум и заставить пересказывать суть главы как можно ближе к тексту. Философия шла вперемешку с фармакологией, сведения по физиологии — с рассуждениями о должной почтительности. Почтительности у Фархада и так имелось в избытке. Он ни разу не возразил старшему и с подобающим его положению смирением принимал выволочки за «недостаточно полное» усердие в обучении.
Младший Смотрящий не собирался с ним спорить или что-то доказывать. Все упреки и ядовитые насмешки стекали с него, как чистая вода с ладоней, не вызывая обиды или огорчения. Но даже тихую покорность старший ставил ему в упрек, говоря, что Фархад издевается постоянно, изображает смирение, хотя на самом деле непомерно горд.
Он только вздыхал украдкой и продолжал штудировать книги, зубрить наизусть любой текст; пытался систематизировать знания, сваленные на него грудой камней. К палатам его не подпускали, и приходилось довольствоваться голой теорией. У старшего Смотрящего было еще двое стажеров, оба — воспитанники храма, учившиеся в храмовых школах, и вот их-то к работе подпустили сразу.
Явная несправедливость чуть-чуть задевала. Фархад видел, насколько оба менее квалифицированны. Туповатые медлительные юноши с трудом запоминали самые простые вещи, путались в назначениях и дозировках, забыв назначение диетолога, могли им пренебречь — все это не так уж и скрывалось. Фархада, проводившего дни за столом, они считали чем-то вроде предмета мебели и спокойно переговаривались при нем.
В перерыве Фархад ковырялся в храмовой базе данных, читал старые архивы Смотрящих за удалившимися на покой. Потихоньку он начинал удивляться тому, что за последние сто лет заметно изменился срок жизни людей высших сословий. Раньше он составлял лет тридцать пять, в редких случаях лет сорок, и ничего удивительного в том не было: Синрин не баловала своих жителей. Теперь же под надзор Смотрящих попадали старики от сорока двух и старше.
Ради интереса Фархад проверил данные по планете в целом и обнаружил тот же неуклонный рост продолжительности жизни. Даже среди обитателей самых нижних уровней он вырос — от средних двадцати двух до двадцати шести. Судя по всему, никто особо не интересовался этими данными. Фархад заключил, что это следствие улучшения уровня жизни. Сыграли свою роль новые обогащенные продукты питания, жесточайшая борьба с тяжелыми наркотиками и постоянный надзор жрецов.
Если сведения о Вольне были достоверны (в этом Фархад изрядно сомневался, когда речь заходила о данных, транслировавшихся по радио и кабельному телевидению), то у поганых еретиков все обстояло с точностью до наоборот. Снижение продолжительности жизни и, что гораздо приятнее, — снижение рождаемости. Средняя семья Синрин имела пять-шесть детей, на Вольне — в лучшем случае двоих. Одна целая и двадцать пять сотых ребенка на семью.
Фархад представил себе четверть младенца и посмеялся. Статистика всегда казалась ему самой смешной из наук. Но если она была верна хотя бы в основном, то лет через двести население Синрин могло смело грузиться на корабли и заселять города Вольны, вымершие естественным путем. Теплые города у сиреневых морей… пока что об этом оставалось только мечтать.
— Ой, мне Бенсаях-то голову оторвет… — тихим шепотом причитал один из стажеров на ухо второму. — Ой, что будет!
— За что? — басил другой, мускулистый детина, хлопая выпуклыми коровьими глазами с поволокой.
— Да я старому «сугробу» пятерную дозировку всандалил, развести забыл. Как мне теперь его списать-то?
