И сказать об этом вслух тоже не мог. Побаивался. Вдруг Пашка сейчас ухмыльнётся и станет прежним. И Коле стало плохо. Просто от того, что в их компанию затесался такой фрукт, как Пашка.
— Ты чего, Коль, — тронул его за руку Димка. — Возьми его. Он справедливый. Он мне ручку вернул.
— Тебе-то, конечно, — сказал Коля, опасливо поглядывая в сторону Пашки. — Ты думаешь, что если к тебе ручка вернулась, то он всё всем возвращает.
— Да, — обрадовался Димка. — Ты только скажи, и он любого заставит вернуть.
— Кто бы мне палочки вернул, — еле слышно прошептал Коля, но Пашка услышал, поэтому пришлось быстро отвернуться и уставиться в угол, будто бы ничего и не произошло.
И Димка тоже услышал.
— Пашка, верни ему палочки, — дёрнул он Пашку за рукав, представляя, что Пашка тут же сорвётся с места и побежит к тому нахальному субъекту, который зажал неведомые, но видимо очень нужные Коле палочки.
Пашка не побежал. Пашка уставился в угол. Не в тот, куда смотрел Коля, но тоже в угол. Палочки лежали в кармане, а рядом стоял Димка и ждал. Он верил, что Пашка достанет палочки хоть с края вселенной и вернёт опечаленному Коле. И доставать-то палочки совсем не надо. Вот они, совсем близко. Но как можно расстаться с ними? Ведь четыре волшебных палочки стоят очень дорого.
А Димка смотрел на Пашку и верил в него. Пашка это чувствовал, потому что до этого дня никто в него так не верил. Нет, верили конечно. Что врежет, что обругает, что пойдёт со своей компахой разбираться в соседнюю школу. Но Димкина вера была какой-то другой. И может быть она стоила сейчас гораздо больше, чем все четыре палочки. Рука потянулась к карману. Пашка обругал себя. Он знал, что ещё не раз пожалеет о том, что так беспечно расстался с могуществом. Знал, что ни один стоящий пацан так бы не поступил. Но сейчас ему совершенно не хотелось быть стоящим пацаном. Ему донельзя хотелось, чтобы в него продолжали верить, как верил в него Димка.
Палочки были уже в руке. Плотно сжаты, чтобы не хотелось крутануть напоследок и смыться отсюда в свою пустую квартиру.
— Слышь, Наркота, — хрипло произнёс Пашка и Коля вздрогнул. — Слышь, Колька, — и Коля повернул голову к Пашке. — На, забери, чтоб только мои глаза их не видели.
Он неловко сунул свою четвёрку Коле в руки и сразу же отошёл, а потом уселся в кресло, уставившись в чисто вымытый пол.
— Вот видишь, — сказал Коле Димка. Гордо сказал, словно это он вернул палочки.
Коля молча хлопнул Димку по плечу. Не обидно, а ободрительно, словно подтверждая Димкину правоту. Слов не находилось. Размер слов, позволявших оценить грандиозность свершившегося, просто не умещался в квадратных метрах Ленкиной квартиры.
— Я же говорил, — заулыбался Димка. — Пашку стоит с собой взять. И меня стоит.
— Мал ещё, — хмуро сказал Веня. Он тоже не мог поверить возвращению палочек.
— Возьмём, — твёрдо сказал Коля. — Парикмахерша сказала не отказываться от людей, на которых укажет Капля. Если Капля оказалась у Димки, значит он для чего-то нам нужен. Пригодится, значит. И будет нас ровно пятеро, как концов у звёздочки.
Спорить никто не стал. Только Пашка ухмыльнулся, но как-то незло.
— Вечер уже, — тихонько заметила Лена. — скоро мама придёт. А я уборку ещё не закончила.
— Уже уходим, — распорядился за всех Коля и первым направился к двери. Народ потянулся за ним.
— В общем, если что, — донёсся ему в спину Пашкин голос, — зови. И не обязательно, когда ночь. Даже если по жизни что надо. Я не откажусь, я сделаю.
Неправильный какой-то голос был у Пашки. Или Коля слушал его неправильно. На глазах вырастал мираж. Только какой: про исправившегося Пашку или про Пашку хитроумного, коварно втирающегося в доверие.
Но ведь Димка поверил. И он, Коля, может. Надо просто попробовать, попытаться, даже через «не могу». Цепляя пальцем собачку дверного замка, Коля качнул головой так, что булькнуло в ухе. Мираж распался на кусочки и растаял. Коля поверит. Он уже почти что взрослый. Значит, может сделать то, что не хочется. Сделать не вопреки чему-то и не по приказанию кого-то, а по своей доброй воле. А интересно, «сила воли» и «добрая воля» — одно и то же или совершенно разные вещи?
Глава 38,
которая получилась для Вени самой страшной
Опасность поджидала Веню за углом. Там, где пролегали кроваво-багровые полосы, оставленные предзакатным солнцем. Опасность встретила Веню зловеще-ласковой улыбкой. Опасность сверкала колючими огоньками, притаившимися в нечеловеческих глазах. А повернуть назад не мог Веня, уже не мог.
Нет, это существо теперь нельзя было назвать даже вампиром. Веня, по крайней мере, не стал бы этого делать. Голова страшилища распухла. Лицо приобрело красноватый оттенок то ли от проступившей крови, то ли от лучей багрового светила, неуклонно снижающегося над горизонтом. Из рукавов пиджака торчали скрюченные пятипалые конечности, увенчанные матово-розовыми когтями. Ножки семенили и пританцовывали. Видимо, от радости, что Веня почтил их своим присутствием. А может они предвкушали, как славно им будет плясать танец смерти над растерзанным Вениным телом.
Наступал багровый час, не отмеченный на подавляющем большинстве циферблатов. Потусторонние силы сметали прохожих с улицы в тесные квартиры и тёмные подъезды. Стёкла в домах полыхали. Все до единого. Те же, что угодили в тень, мрачно чернели, как очки хозяина Тёмных Стёкол. Им тоже хотелось прильнуть к всеобщему безмолвному веселью, которое дарили холодные лучи светила. И Вампир, днём сумрачный и спокойный, сейчас раздулся от осознания своего сверхмогущества. Он тоже вписывался в чёрно-кровавый карнавал. Деревья надевали на себя чёрную маску горя и выстраивались вдоль улицы скорбными силуэтами на фоне красного занавеса небес, опустившихся на приземистые колонны стен, бурых от этого ненормального солнца. Земля пропиталась красно-коричневым. Асфальт растекался мёртвым пламенем. Дома склонились над Веней, готовые обрушиться и превратиться в груду хлама, на которую взберётся существо с когтистыми лапами, облизнёт выпирающие из пасти клыки и завоет, вознося славу кровавому куполу над затихшим от страха городом.
Нет, если бы на то была его воля, Веня благополучно отсиделся бы в своей квартире и ни за какие сокровища мира не вышел во двор в багровый час. Но об этом не догадывались ни отец, ни мать. Поэтому в булочную отправили именно Веню. А ведь пойди за хлебом кто другой, и история могла закрутиться совершенно иначе.
Если бы за хлебом нужно было идти отцу. Нет, он бы просто отмахнулся: «А, обойдёмся!» И снова спрятался бы за газету. Папе можно не ходить за хлебом и мир от этого не рухнет.
Вот если бы мать сама пошла за хлебом. Ей вампиры не страшны. Вампир не мамин, вампир Венин. Личный. Но мать только прикрикнет: «Почему опять не купили хлеба?!» И засыпет в кипящую воду несколько пригоршней вермишели. Побольше засыплет, потому что и хлеб, и вермишель из муки сделаны. И ничего страшного в мире не случилось бы.
Но папе не пришлось вылезать из-за газеты, а маме распечатывать кулёк с вермишелью. Потому что у них есть Веня, который не может ни отмахнуться, ни прикрикнуть. И конец света не наступит, если Веня встанет из-за стола и сбегает до ближайшей булочной в час, когда восьмёрка и девятка на циферблате раздвигаются, выпуская в свои ряды чёрную закорючку с острым когтем на конце. И часовая стрелка уже замерла напротив ужасной пришелицы, а минутная подбирается к безмятежно спящему на вершине числу двенадцать. Но это Веню во дворе ждёт вампир. Маму же ждёт плита и кастрюля с вскипающим супом. А папу бодрый диктор, который улыбнётся и начнёт читать про события в стране и за рубежом. И Веня не может не пойти за хлебом, как счастливый Вовка-октябрёнок из «Родной речи».
Разумеется, вампир никуда не делся. Он ждал. Веня проскользнул в тени домов к ближайшей
