выразился?
Доктор Кейси прочитал эту небольшую лекцию в притворно-суровом тоне, положив ей руку на плечо для пущей выразительности. С его лица не сходила отеческая улыбка – он был уверен, что поступает правильно.
В восемь вечера уже царила полная тьма, и лишь парковку заливал свет натриевых ламп. Эвви выключила двигатель и просто сидела. Он прав, она действительно устала. Однако мысль о том, что нужно выйти из машины и добраться до квартиры, пугала.
Флеммер прошла через маленький холл с металлическими почтовыми ящиками и синими мусорными контейнерами. Мимоходом взглянула на доску объявлений, где управляющий обычно размещал уведомления о сроках замены парковочных стикеров, ремонте лифта, изменении графика вывоза мусора. Сегодня ничего нового не появилось.
Мелькнула мысль подняться по лестнице, но было слишком поздно, к тому же она очень устала. Для экономии в подъезде установили энергосберегающие лампочки, и лифт напоминал наполненный сумеречным светом куб. В темноте третьего этажа датчики движения обнаружили ее присутствие, загорелись лампы – еще тусклее, чем в лифте. В холле пахло жареной рыбой и сигаретным дымом. Вообще-то курение было запрещено, однако в последнее время в дом начали вселяться новые виды жильцов. Мрачные женщины с красными точками на лбу. Держащиеся за руки и разговаривающие на повышенных тонах мужчины. Целые семьи с пирсингом и татуировками на тучных до невозможности телах, при виде которых на ум приходили клоуны. Флеммер с удовольствием переехала бы, но цены на аренду жилья в Вашингтоне заоблачные, и даже эта квартира при зарплате в шестьдесят пять тысяч долларов была тяжким бременем.
Флеммер закрыла за собой дверь, дважды проверила замки, повесила в стенной шкаф коричневое пальто. Положила на стол сумочку и постояла, соображая, в каком направлении двигаться. В лаборатории подобного с ней не случалось: на работе она знала, куда идти и чем заниматься. Ее разум преобразовывал большие проекты в порции дел, которые сами вели ее в нужные места, где она педантично выполняла конкретные задачи. Эвви называла это хорошей организацией.
Наконец она спросила вслух:
– Есть хочешь?
Как у большинства одиноких людей, у нее выработалась привычка разговаривать с собой.
– Не особо.
– Что тогда?
– Может, бокал вина?
– Хорошо. Выпьем вина.
Эвви достала из холодильника пакет с «Шабли», до половины наполнила бокал. Отнесла его в гостиную, включила торшер, села на диван и посмотрела на красные бумажные маки в белой вазе на журнальном столике. Телевизора и радио у нее не было – мысленно Эвви называла их пробоинами в стене ада. Разглядывая маки, она пила вино, а ее ум усиленно работал.
Флеммер думала об оставшихся в Оклахоме родителях. Сколько сейчас там? Около девяти. Отец, наверное, уже храпит, пуская слюни на подушку. Она отпила еще вина – как воду, большими глотками. Полностью промурлыкала «Марсельезу», потом еще раз до середины… Снова поднесла ко рту бокал… Он оказался пуст. Она опять наполнила его и вернулась на диван.
Флеммер не любила находиться вне стен лаборатории. Это ее злило. Вино подействовало, и она разозлилась еще больше. Заурчало в животе. На кухне она разогрела упаковку готового обеда из курицы и три булочки «Паркер-Хаус», намазала все три сливочным маслом. Многие годы Эвви безуспешно боролась с лишним весом. Даже ходила к врачу в надежде на какие-нибудь чудодейственные таблетки. Вместо этого он посоветовал разобраться,
Так и не дождалась. Самое лучшее, что пришло в голову, – возможно, она хочет нравиться мужчинам. При этой мысли Флеммер расхохоталась. Посреди листа она написала слово:
МУЖЧИНЫ
Несколько минут пристально смотрела на него, потом зачеркнула:
Эвви провела еще несколько линий, затем еще и еще, пока вместо слова на бумаге не появился спутанный ком, похожий на клубок ниток. С тех пор она не ходила к врачу и не пыталась сбросить вес.
На журнальный столик Флеммер поставила тарелку, бокал, положила серебряные приборы. Обстановку гостиной составляли диван с бежевой обивкой, приставные столики с торшерами и два гармонирующих по цвету с диваном стула. Вдоль одной из стен – книжный стеллаж. На полках в алфавитном порядке были расставлены толстые книги в твердых переплетах, на корешках – по одному слову: Австралия, Англия, Аргентина, Германия, Греция, Италия… Всего двадцать девять книг.
Флеммер решила еще раз почитать о Франции и подошла к стеллажу. На верхней полке стояли две обрамленные черно-белые фотографии: мать и отец. У матери прямые темные волосы, полные, словно припухшие губы, на лбу – три глубокие морщины. Голова слегка наклонена влево, глаза добрые и задумчивые. Отец в футболке, подчеркивающей мощную мускулистую шею. Из-под горловины курчавятся черные волосы. Он был самым волосатым мужчиной из всех, ей известных. Волосы у него росли по всему телу, как шерсть у животного. Проводя ладонью по его спине, Эвви удивлялась, насколько эти волосы были жесткими – почти как щетка. В отличие от ее собственных, мягких и послушных.
С портретами родителей она тоже разговаривала вслух.
– Привет. Как там у вас дела?
Эвви отнесла книгу к журнальному столику и листала ее, уплетая сочные кусочки курицы с грибами, перцем и белым рисом, стараясь не уронить ни крошки на чудесные иллюстрации. В книге был целый раздел под названием «Париж – город света». Она не спеша рассматривала страницы, пытаясь представить себя на одном из фото, с бокалом чудесного бордо в кафе на рю Сен-Доминик, когда в опускающейся на город ночи
Но больше всего она любила солнце Прованса, просто обожала эту часть книги. Казалось, каждая фотография в ней излучает свет. Временами Флеммер испытывала буквально физическую тягу к свету, особенно в сером пасмурном Вашингтоне. Слишком много лет провела она в мрачных местах – трейлер в Оклахоме, темная комната в студенческом общежитии, невзрачная студия в аспирантуре. Получив степень доктора, Эвви принялась искать жилье, которое было бы наполнено светом. Перебрала довольно много вариантов. Но каждый раз, стоя в пустой, отдающей эхом квартире, среди белых стен и потолков, где из незанавешенных окон лился яркий солнечный свет, она по непонятной причине начинала беспокоиться. Чем дальше, тем настойчивее одолевало ее тревожное чувство, пока, наконец, не заставляло в панике бежать куда глаза глядят. Поэтому в итоге она всегда жила в таких местах, как нынешнее, – чистых и темных квартирах, где ей было спокойно.
Флеммер вымыла посуду, поставила на место книгу. В спальне закрыла на замок дверь, разделась, накинула белый махровый халат. Зашла в ванную, закрыла и эту дверь, сняла халат. Включила душ, чтобы спустить горячую воду. Достала из аптечного шкафчика две снотворные таблетки, проглотила, запив из пригоршни. Закрыла дверцу шкафчика, зеркало которого было заклеено толстой упаковочной бумагой, и шагнула в душевую кабину. Она принимала душ дважды в день: с утра, перед тем как отправиться в лабораторию, и после ужина.
В белой проволочной корзинке лежали три куска мыла: белый, зеленый и голубой. Флеммер вымыла лицо белым, тело – зеленым. Затем трижды намыливала голубым ягодицы и промежность, каждый раз смывая очень горячей водой из ручной насадки. Вытерлась насухо, надела ночную сорочку, накинула халат и пошла проверить на ночь замки.
