эпически величественным, трогает своей безукоризненной пристрастностью. Одежда, движения, моральные принципы и взгляд — все в Ордоньесе кажется Хемингуэю лучшим, чем у соперника. Даже раны и те у Ордоньеса лучше: идеальная любовь между героем и его певцом, орошенная реками сангрии и приправленная ностальгией. Два года спустя Хемингуэй покончил с собой.
Домингин любил женщин и ухаживал за ними божественно. Он возжелал Аву Гарднер — и получил ее: однажды днем он кинул ей на колени окровавленное ухо убитого быка, которым судья наградил его за безупречную корриду Кровь залила восхитительное платье дивы, несколько озадаченной, хотя и польщенной жестом матадора. На следующий день ей в гостиницу прислали точно такое же платье и записку с подписью: "Луис Мигель Домингин, тореро».
Эту и другие истории рассказывали в Гейдельберге, ожидая, пока пойдет на поправку отец Луиса. Лючия, которая, как всем известно, не только вышла замуж за Домингина, но и сосватала Аву Гарднер своему бывшему, Вальтеру Кьяри, была рада обществу молодого человека, с которым можно было поговорить по-итальянски и который возил ее туда-сюда на своем зеленом кабриолете. С ними всегда был маленький Мигель.
Я говорю это без задних мыслей, ведь потом Домингин и Лючия уехали, а отец вернулся в Италию и женился на моей матери, и на фотографиях с их свадьбы все выглядели такими сияющими. О Лючии Бозе отец тоже говорил: "Знала бы ты, как она была хороша", глядя вдаль с тем же выражением. Я совершенно уверена, что и в этом случае его взгляд означал лишь восхищение и уважение. Но если бы Лючия была моей матерью, я бы в конце семидесятых годов превратилась в шедевр извращенности и пожелала отдать свою девственность человеку, который пел "Super Superman", определенно гомосексуалисту и, возможно, моему брату. Хорошо, что этого не случилось.
24. Столица
Из Гейдельберга отец привез томик стихов Гарсиа Лорки, подарок от испанской девушки по имени Ана Мария. Мы почти никогда не доставали из шкафа эту книгу, но знали, что она есть, что она существует. Таинственное свидетельство предыстории нашей семьи, когда динозавры еще паслись на лугах Германии. Но однажды книга исчезла.
Она была доверена мне как старшей сестре, но потерял ее брат по пути из школы домой. Точнее, перед зданием школы: этот несчастный положил ее на крышу припаркованной машины да там и оставил.
Наша начальная школа, "Кайроли-Аламанни", располагалась (и располагается поныне) на улице Делла-Колонна, в двух шагах от площади д'Адзельо. Площадь, которая кажется уголком лондонского Найтсбриджа, пейзажем в духе кружка Блумсбери. С клумбами по бокам, фонтаном в центре и сквером, в котором околачивались педофилы в плащах. Весь квартал, носящий имя Маттонайя ("двор для сушки кирпича"), имеет нордический облик. Его проект разработал архитектор Джузеппе Поджи на месте старых городских стен. Вплоть до 1848 года городские ворота в час ночи запирались.
Первого июня 1865 года Флоренция стала столицей, и продолжалось это около пяти лет. За это время ее распахнули, распластали, раскатали, чтобы было где разместить около тридцати тысяч человек. За несколько месяцев Флоренция из таинственного, средневекового, замкнутого в себе и невосприимчивого к соседям города превратится в то, чем она является по сей день: городом под постоянным наблюдением и в постоянной осаде. Поощряя этот новый вуайеризм, тот же самый Поджи создал лучшую в мире замочную скважину — площадь Микеланджело.
Люди думают, что в центре площади стоит копия "Давида" Микеланджело. Туристы, да и флорентийцы тоже, хотя и видели его тысячу раз, невольно ретушируют воспоминание, чтобы не расстраиваться. Это само по себе уже достаточно смехотворно — построить с нуля место, которому предначертано стать культовым, и украсить его копией известной статуи. К тому же зеленой. Потому что Давид, который и в самом деле стоит посреди площади Микеланджело, — зеленого цвета.
Но это еще не все. Флорентийцы и туристы не помнят, что Давид тут стоит не один: он возвышается как зеленый пестик на мощном постаменте в окружении копий четырех аллегорических фигур, украшающих гробницы Медичи в Новой ризнице базилики Сан-Лоренцо, тоже работы Микеланджело. Только почему-то эти копии несколько уменьшены по сравнению с оригиналами. На редкость безобразный постмодернистский винегрет.
Благодарение небесам, площадь все еще в основном занята под стоянку, и скопление машин и туристических автобусов заслоняет от глаз этот кошмар. Фоном ему служит лоджия, которую должны были превратить в выставочный павильон творений гения Возрождения, но сделали из нее ресторан под названием "Микеланджело". Ни одному туристу и ни одному флорентийцу никогда не закрадывалась в голову мысль, что для лоджии можно было найти лучшее применение.
Когда брат забыл книгу на крыше припаркованной на улице Делла-Колонна машины, мне было лет десять. Помнится, эта потеря вызвала один из самых тяжелых кризисов в моей семье. Книгу мы вернули: мать нашла ее, когда с присущей ей верой в общественные установления — словно действие происходило в романе П. Г. Вудхауса, а не во дворце Атридов, — решилась обратиться в стол находок. Она листала телефонный справочник, ища букву "С", а мы с братом надеялись на благополучный исход не больше, чем больной раком, которому посоветовали обратиться к святому Януарию. Мы не сомневались, что последний стол находок наверняка был упразднен королевским указом 1922 года, но даже если он и сохранился в качестве подотдела какой-нибудь коммунальной службы, то его номера в справочнике нет. Между тем он там значился, и на полке с буквой "G" стоял нарушивший семейный покой Гарсиа Лорка с посвящением от Аны Марии. Однако мне этот факт показался малозначительным. Впоследствии, когда мне случалось что-то потерять — а ввиду мой рассеянности это происходило удивительно часто, — мне ни разу не пришло в голову позвонить в стол находок. Просто я, как всякая дочь, пребывала в уверенности, что, несмотря на доказательства в обратном, моя мать все делала неправильно, и эта находка, несомненно, имела другое объяснение, со временем нами позабытое.
Не хочу сказать, что в памяти не осталось ничего другого. Нет, это и пачки сигарет "Муратти", и кожаная визитка на молнии, которую отец с цирковой ловкостью носил под мышкой, и маскарадный костюм юного баварца родом с Сицилии. Однако эти два томика с похожими обложками — свадебный альбом и стихи Гарсиа Лорки — были теми катушками, которые я наматывала и разматывала, записывая видеосюжеты своего детства.
25. 16 марта 1978 года
В царившую в семидесятые на рынке сладостей советскую серость американцем ворвался появившийся на улице Кальцайуоли автомат, выдававший мороженое "с завитком": ванильное, шоколадное или мраморное (шоколадно-клубничное). Мы с подругами садились в автобус и сами ездили за мороженым. Уходили из дома до самого вечера только ради этого, впрочем, не считая охоты за наклейками.
В тот день на мне были джинсы, которые родители привезли мне из США. У них был пояс из эластичной резинки в полоску, безумно красивый. Внезапно, как часто случалось в те годы, послышался характерный топот — это молодежь бежала по улице Кальцайуоли. Топот спасающегося от охотников слона, сотрясавший наше отрочество. Когда манифестация миновала двери кафе, воздух наполнился дымом от "коктейля Молотова". Взводы полиции, кровь. От уличной суматохи и криков нас заслонила опущенная железная шторка, и мы пробыли там вместе с незнакомыми людьми некоторое время, показавшееся мне вечностью. Когда мы вышли, уже стемнело. Нам хотелось поскорей вернуться к нормальной жизни, чтобы можно было снова заказать мороженое "с завитком". Но было уже поздно, лица у людей стали серьезные: кто-то сочувствовал, кто-то осуждал. Эпоха безразличия еще не наступила, и ставка на кону была высока.
