Это было 9 мая 1978 года[45].
У меня два воспоминания, связанных с похищением и убийством Альдо Моро: манифестация рядом с кафе-мороженым и день, когда учительницу вызвали к директору. Она скоро вернулась в класс и сокрушенным голосом, от которого меня бросило в дрожь, сообщила, что за нами придут родители. В тот же день по телевизору в спортивном клубе в Кашине я увидела черно-белые снимки тел на улице Фани. Я стояла посреди мужчин в шортах и женщин в не закрывавших трусов белых юбочках, с ракетками, на деревянные обода которых во избежание деформации были прикручены распорки в форме трапеции.
В теннис тогда играли маленькими ракетками и белыми мячами, женщины надевали коротенькие носочки вровень с обувью, с выглядывавшим наружу цветным помпончиком. Самой красивой среди женщин была моя тетя Рита, которая даже сейчас, в семьдесят лет, стройна и гибка как тополь. Она и другие прекрасные дамы поддерживали на нужном градусе эротическую атмосферу спортивного клуба. Тогда я еще не знала, что стоит взрослым особям собраться вместе в некотором количестве, как вокруг них возникает эротическая атмосфера. Особенно если большинство из них, а также их сыновья и дочери, расхаживают прикрывшись несколькими сантиметрами хлопка и томно стонут после каждого удачного удара. 16 марта 1978 года вопреки или благодаря той жуткой атмосфере гражданской войны сластолюбивые члены клуба бросали вожделеющие взгляды на мои девчоночьи ноги, на трусики, и впрямь слишком откровенно виднеющиеся из-под юбки.
В голове у меня вертелось только одно объяснение: проститутки.
26. "Growing up in public"
Собственно, теннисный клуб был своего рода буржуазным анклавом в этом необъятном злачном месте, имя которому парк Кашине. Раскинувшийся на сто восемнадцать гектаров на правом берегу Арно, Кашине — самый большой городской парк Флоренции. Когда-то здесь были принадлежавшие Алессандро и Козимо I Медичи сельские владения, отведенные под охотничьи угодья и разведение крупного рогатого скота. Словом "cascina" назывался буковый цилиндр для формования сыра. С переходом Великого герцогства во владение Лотарингского дома этот земельный участок стал все чаще использоваться как парк, по большим праздникам его открывали для публики.
В 1786 году по проекту Джузеппе Манетти был создан символический маршрут, отмеченный рядом построек, среди которых — Королевский павильон, поилка для скота Кверчоне, прозванная "Фонтаном с рожами", пирамида — бывший ледник, а теперь склад садового инвентаря, и два помещения для павлинов в форме неоклассических часовенок, где размещались клетки для этих экзотических птиц.
В 1869 году парк выкупили городские власти.
Четырнадцатого июня 1980 года на лужайке у Кверчоне Лу Рид выступил с концертом, который был частью "Growing up in public tour", целиком отснятого итальянским телевидением. Большая часть зрителей накачалась героином. Несколько месяцев потом из живой лавровой изгороди по сторонам аллеи выпадали шприцы. Годом раньше, в сентябре 1979-го, под занавес концерта перед семьюдесятью тысячами зрителей на стадионе Патти Смит прокричала "Вуе Вуе Неу Неу: maybe we'll come back some day", тем самым прощаясь с музыкой. Во Флоренции.
Лу Рид и Патти Смит, как Гектор и Андромаха у врат Трои, обнимаются в последний раз и распахивают дверь в сказочные флорентийские восьмидесятые. Мы движемся на юг, оставляя бушующую Болонью, соскальзываем в город наслаждения и искусства.
Пот и кровь, музыка, театр и другие искусства. В то десятилетие во Флоренции была театральная "Магадзини Криминали". Потом произошло недоразумение, вызвавшее бурю в итальянском культурном сообществе, всегда очень бурном, и название пришлось сократить до просто "Магадзини". Пошла молва, будто режиссер Федерико Тьецци с компанией зарезали на сцене живую лошадь. На самом же деле Сандро Ломбарди и Марион Д'Амбурго на театральном фестивале Сантарканджело пригласили немногих избранных зрителей посмотреть их пьесу "Жене[46] в Танжере", которую они давали на скотобойне, в то время как мясник занимался своим обычным делом, а именно резал лошадь. Те, кто не присутствовал на постановке, стали громко возмущаться, вынудив в конце концов компанию отказаться от прилагательного во избежание дальнейших придирок.
"Мы не лошади, мы не наделены их чистой, рациональной, нагой красотой: нет, мы приматы, стоящие ниже лошадиного рода, иначе известные как люди. Вы говорите, что ничего не остается, как принять этот статус, эту природу. Прекрасно, так и сделаем. Но <…> признаем, что в истории принятие статуса человека привело к истреблению и порабощению расы божественных или богосозданных существ и навлекло на нас проклятие" (Д. М. Кутзее).
Те, кто тогда присутствовал на представлении, возможно, увидели что-то такое, о чем никто не желает знать. На дворе стояли восьмидесятые, во Флоренции работало множество ярких театральных компаний и трупп, открылась школа драматургии при театре "Пергола". В середине восьмидесятых годов Лучано Берио основал "Темпо реале", а Андрей Тарковский, получив почетное гражданство, поселился на улице Сан-Никкол
Еще было радио: "Controradio", "Rdf", "Lady Radio", были диджеи и музыка. Группы "Litfiba", "Diaframma", "Neon", "Moda di Andrea Chimenti". Что с ними сталось? И было множество музыкальных клубов и геев, движущей силы этой поистине необычной для берегов Арно энергии. Пьер Витторио Тонделли[47], любивший Флоренцию, назвал ее столицей "лощеных эклектичных артистоидов" Италии восьмидесятых. Потому что она противопоставляет "унылости миланского мифа о профессионализме и яппизме миф с противоположным знаком — и самый благородный — миф о дилетантизме. Другими словами, флорентийская фауна этих лет сформировалась как самая настоящая артистическая фауна, со своими барами, кафе, сезонными мероприятиями, журналами и фэнзинами; фауна, которая сегодня целиком погружена в подготовку какого-нибудь авангардистского спектакля, а завтра организует показ моды, а после этого освежает витрины центральных магазинов инсталляциями работ совсем молодых скульпторов и художников. Эклектизм этого поколения флорентийцев в возрасте около тридцати лет — факт, который больше всего восхищал меня, по крайней мере до середины этого десятилетия".
27. Метод Орацио Косты
Где была я в эту сказочную пору? Однажды, за несколько лет до наступления этой самой поры, я обедала в ресторане, когда вошел Ренато Дзеро, окруженный роем цветных бабочек. Чарующе черноволосый, он был в гриме и блестящем трико. Первое, что мне пришло в голову, — сейчас он меня убьет. Он не выглядел опасным и не выражал ни малейшего намерения подскочить ко мне, но он был такой странный, такой непохожий на моих родителей, тетушек, брата и кузин, что я приняла его за врага. Как ковбой индейца. В то же самое время его экстравагантность меня завораживала. Вернувшись домой, я решила, что отныне Ренато Дзеро — мой любимый музыкант, и стала поклонницей всего выходящего за рамки привычных стереотипов.
Разумеется, и все тоже смотрели на него с опаской и поэтому держались на расстоянии. В целом я из тех, кто сторонится всего, что ему по душе. Я мечтаю о жизни, полной приключений, — но разбиваюсь в лепешку, чтобы ничего не происходило; мне ужасно нравится путешествовать — но я уже несколько лет почти никуда не выбираюсь. Даже с писательством так: стоит мне почувствовать, что вот-вот родится красивая фраза, и я сразу бросаю писать. Жму на тормоза. Мне приходится идти на уловки, отвлекать себя, словно ребенка. Я включаю музыку, звоню, встаю, гляжу в окно. И только окончательно отвлекшись, сажусь и пишу. Иначе не выдерживаю напряжения. Идти навстречу своему желанию — это стресс, который я никогда не в состоянии была выдержать.
