под голову и спит. Мимо едет помещик, увидел спящего холопа и как закричит: «Что ты делаешь?» А работник, не открывая глаз, говорит: «Тише, барин! Я незаметно подползаю к камню, чтобы он не догадался, что я хочу его расколоть. Он испугается молота и сам разлетится на части».
Снова смех. Заринь тоже смеялся — добродушно и заразительно. Семеновна, женщина в черной косынке, спросила:
— А того помещика, случаем, не Михеем звали?
— Работник-то не иначе, как сам Заринь был, — весело прошамкала беззубая Анастасия.
Михей Брагин хотел было огрызнуться, но не решился. Знал: открой он рот, как бабы тут же загалдят, и тогда ему хоть уходи из этого гостеприимного дома.
Гости как ни в чем не бывало продолжали трапезничать. Рачительная хозяйка Марта старалась сделать каждому приятное: то пива домашнего подольет, то блинов подложит, а кому и глазки состроит, улыбнется, слово доброе скажет.
— Ешьте, пейте, соседи мои дорогие.
— Пивко что надо! — смаковал Степан, шевеля усами.
— Да и блины — я те дам! — отметил вислоухий дед Сашко.
— Жаль, что нет с нами моего муженька Федора, — сказала Марта. — Все знают, каким он был хлебосольным хозяином. Да если бы не война… Это она, проклятая, отняла у меня мужа, у детей — отца.
Марта деланно всплакнула, утерлась передником.
— Скорее бы кончилась, ненавистная! — посочувствовал ей Степан. — Сколько человеческих жизней она унесла, скольких калеками сделала. Чтоб ему, Гитлеру, черти в аду глаза выкололи!
Михей Брагин, которого за глаза называли «пивная бочка» за его огромный живот, продолжал, видно, начатый ранее разговор на тему, как жить дальше.
— Советы — штука хорошая, да только много требуют от нас. Мельницу отдай обществу. Батраков не имей. Женщине подавай равенство, — загибал он один за другим пальцы. — Я за Советскую власть, но только за вычетом всего этого. Оно пусть будет и власть, и я со своей идеей, со своей кобылой, со своей бабой.
— Трудового человека это не волнует, Михей, — возразил Степан. — Ему все подавай наоборот: землицу в свое пользование, равные для всех права, свободу, так, чтобы без погонял, братство себе подобных.
Заринь почему-то обратил внимание на молодого человека, сидевшего рядом с Сергеем. Долго всматривался в его лицо. Хотел заговорить с ним, но передумал, ждал, когда тот сам начнет разговор. А пока, отпив пива, постарался перевести беседу в другое русло.
— У нас, как в той присказке получается, — начал он. — Куда тащиться? Куда лошадь тащит! Что у тебя на возу? Сам на мешке сижу. У тебя что на уме было? Да нет, это — кобыла! Тебя, видно, обидел Бог? Это уши кобыльи — не бог. Дать бы тебе пару тумаков! Сейчас одет. В бане был без портков.
И вновь смех, но уже не такой густой.
— Я тут среди своих и могу говорить, как думаю, — подвыпив, сказал Михей. — За Советы, да! Но, пожалуйста, без большевиков! Большевики, значит, как до войны, снова пояс затягивай потуже. Большевики — каменный век человечества, варварство. Скажу больше: растление нравов! Я — против этого. Я за либерализм и свободу хозяйствования! За частную собственность!
За столом создалось напряжение.
— Я в гражданскую войну в Красной Армии служил, — начал дед Сашко. — Сражался под Перекопом. Выступление Ленина слыхал самолично. Не сойти с этого места. Ленин о трудовом люде беспокойство имел. Большевики, это, значит, за большинство, за народ! Понятно?
— Как было до войны — это здорово! — сказал Степан. — Да разве дадут восстановить прежнюю жизнь те, кто норовит всякому, кто встает за нее, ножом в бок пырнуть? Я о тех, кто в лесах засел и оттуда набеги грабительские устраивает на селения.
— Живем каждый сам по себе, — снова вставил Сашко. — А надобно кучей. Поприжали бы хвосты и бандюгам, и тем, кто им пособляет. Ишь, какую войну против Германии выиграли! И неужто с этой поганью не совладаем? Взвалили все на плечи милиции да осодмильцев. Спасибо, толковый человек — лейтенант Буслаев объявился. Да и Лиханов — парень бравый. А главное, нашей душе близкие люди. И еще — отважные ребята. А что Буслаев, так того и пули, говорят, не берут! Точно!
— Ты говоришь, будто сам наблюдал! — рассмеялся Михей Брагин. — Уж не кольчуга ли на нем надета или магнит, который отталкивает. Говорят, бывает и такой.
Разговор заинтересовал Буслаева.
— Сосед верно говорит насчет кучи, — сказал он.
Все замолкли и повернулись в его сторону.
— Бойкий приятель у тебя, племянничек, — не преминула заметить Марта и пьяно стрельнула в него сладострастным взглядом.
— Ты кто же будешь? — спросил Заринь Буслаева. — Что делаешь здесь, у нас?
Буслаев на мгновение задумался: ни к чему, чтобы в эту минуту и в этой компании узнали правду о нем.
— Вы можете предложить мне работу? — задал он встречный вопрос.
— Что умеешь делать? Мне нужен работник, — сказал Михей Брагин.
— Э, нет! Я обожаю свободу.
Кто-то хихикнул. Михей — «пивная бочка» — пытался сказать что-то, но бабы подняли гвалт, не дали ему и слова произнести.
— Батраков захотел! — воскликнула Семеновна. — Хватит того, что при Гитлере над нами измывался. Помещиком заделался. Из грязи да в князи! На него и пахали, и урожай евойный собирали. А он его в Германию отправлял, фашистов кормил. Народ же впроголодь жил.
— Да что, разве только это? — влезла в разговор Анастасия. — А сыны евойные? Что ни сын, то каратель гестаповский. Одного мстители наши народные повесили за это. А другие с фашистами на Запад удрать успели! Нет тебе слова, Михей, коли ты извергов вырастил и воспитал. Только у одной меня дочку и брата застрелили твои сыновья. А сколько еще они поубивали честного люду?!
— Драть три шкуры с батрака! Так ты, Михей, понимаешь свободу? — заговорил Заринь. — Не за то воюем! Благодаря таким, как ты, Краковский и существует.
Марта подлила Буслаеву пива.
— Не обращайте на них внимания! Поспорят, поспорят спьяну и разойдутся. И все забудется. Будет, как прежде. Вам нравится мое пиво? Старалась. По собственному рецепту готовила.
— Нравится. Чувствуется, на солоде сделано. Слегка медом отдает. Да и цвет — черного бархата…
— У вас тонкий вкус. Кто же вы по призванию будете, ежели не секрет, конечно?
— Когда-то любил радиотехнику. Закончил же исторический факультет.
— Ах, вот как. Мой муж, Федор Рябинин, тоже был изобретателем: и кадушки, бывало, сам мастерил, и наличники на окна. А уж дугу для лошади или корыто для поросят, так одно загляденье! Во всей округе славился, царствие ему небесное.
— Вот брешет тетка, — чуть не подавился Заринь. — Креста на тебе нет!
— А ты уж и срамить! — развернулась Марта.
Заринь поймал ее ненавистный взгляд.
— Про между прочим, ходит упорный слух, будто твоего муженька встречали… в лесу. Да-с!
Из рук Марты едва не выпал кувшин с пивом, но она успела поставить его на стол.
— Ты что же считаешь меня укрывательницей? Бандпособницей? Тогда я тебе разрешаю донести на меня Лиханову, а то и самому лейтенанту Буслаеву.
— А ты все-таки скажи людям правду: в лесу твой Федор, а может быть, в схроне под сараем прячется?
— Да окажись он там или в дезертирах, вот этими руками задушила бы! Не поглядела бы, что муж! Господи, чего люди только не наплетут на честного человека! Тут горе, а они… Побыл бы в моей шкуре, не так бы запел!
