цветы. Постояла в скорбном молчании. Отобедав в ресторане, направилась на конспиративную квартиру. Добиралась, пересаживаясь с такси на такси. На случай алиби зашла к ювелиру. И не хотела ничего покупать, да глаза разбежались. Приобрела симпатичный позолоченный медальон. Сама себе улыбнулась, представив, как будет рад ее возлюбленный, когда увидит свое фото на ее груди. Задумалась: «Где-то он сейчас? Он всегда рвался в бой. А ведь я помню его и робким юношей. Как же я перепугалась за него, когда, борясь с морской пучиной, он выбивался из сил, а его бросало с волны на волну. Хоть бы все у него было хорошо в жизни. Скорее бы кончалась война. Тогда мы будем вместе и я стану любящей женой и матерью наших детей. А вдруг?.. Лучше не загадывать. Если бы он только знал, где я и чем занимаюсь. И как сильно его люблю».
Альбина протянула хозяину лавки деньги.
— Заверните, пожалуйста.
— О, фрейлейн! Благодарю за покупку. Приходите, будем рады.
На конспиративной квартире встретил ее Александр Иванович. Тот самый майор из разведслужбы, который готовил, отрабатывал каждую деталь поведения за рубежом и перебрасывал ее за кордон, а затем переживал за нее. Встретил тепло, расспросил о жизни, высказал удовлетворение ее успехами.
— Но чего мне это стоило, знаю только я, — сказала Альбина. — Пришлось изменить в себе не только привычки, вкусы, но и образ жизни, мыслей. Превратилась в нацистку! Как говорится, с волками жить, по волчьи выть.
— Зато потом, когда победим и вы сбросите «звериное обличье», вам станет легко дышать, — сказал сквозь улыбку майор.
— Да, конечно, — подтвердила Альбина.
Александр Иванович информировал ее о положении на Родине. Оно было все еще тяжелым, но люди не унывают, делают все, чтобы приблизить день победы. Это вдохновляло Альбину, вливало в нее свежие силы.
— Центр благодарит вас за восстановление связи с ценным агентом Кёнигом, — сказал Александр Иванович. — Передайте нашему другу, что его информация напрямую докладывается в Ставку Верховного Главнокомандования и ею лично интересуется товарищ Сталин.
— Это вдохновит Кёнига в его дальнейшей работе, — заметила Альбина.
— Но и ваша информация тоже представляет большой интерес. Используется она и политиками, и дипломатами, и военными.
— Спасибо. Очень рада.
Александр Иванович приготовил кофе, поставил на стол печенье.
— Угощайтесь, пожалуйста. Поговорим о ваших перспективах. Как они вам представляются?
— Перспективы меня не радуют. Да и успехи — тоже.
— Что-то тревожит вас?
— Нет. К тревогам, к тому, что за мной могут следить, я привыкла, хотя странная эта привычка. Просто стараюсь не думать о страшном и каждый шаг свой контролирую. Но понимаете, как вам это объяснить, не знаю. Я в гестапо стала вроде бы своим человеком. Меня ценят. Даже Мюллер иногда вызывает, когда требуется сложный перевод. Приглашал и Шелленберг. Восхищался тем, что я не только блестяще, с его точки зрения, владею русским языком, но, что не менее важно, знаю душу русского человека.
— Это же прекрасно! А главное, расширяет ваши возможности.
— И все-таки, все это не то, что нам с вами требуется. Я имею возможность добывать информацию о положении дел в Берлине, о настроениях в различных кругах населения. Иногда принимаю участие в допросах антифашистов, перебежчиков. Это же — гестапо, и круг его возможностей специфичен.
— Понимаю вас. — Майор задумался. — Но в чем вы видите выход из такого положения? Чем вам может помочь Центр? Что предполагаете предпринять?
— Мне, видимо, следует перебраться на гестаповскую периферию. Туда, где надо мной не будет надсмотрщиков и где я могла бы сама себе быть хозяйкой и располагать большей свободой. Тем более что Служба безопасности и СД там объединены и ходят в одной упряжке.
— Но ведь это еще дальше от германской элиты…
— Разумеется, это — парадокс, — подтвердила Альбина. — Но я все продумала. На периферию из Берлина направляются все приказы и директивы. Приезжают люди от Розенберга, Гиммлера, Бормана, Шелленберга, Мюллера, Канариса. Они о многом осведомлены.
— Полагаете?
— Во всяком случае, это то, что касается тактики. А о стратегических замыслах нацистов, ведомства Гиммлера, вермахта вы будете иметь информацию от Кёнига.
— Разумно, — согласился майор. — Но придется перебазироваться и радистке Рае.
— Я располагаю бланками паспортов, других документов, образцами подписей, печатями. Переброску ее туда возьму на себя, Александр Иванович.
— Ну, а работу с Кёнигом продолжим мы… И тем не менее ваше предложение я должен согласовать с руководством.
Но у Альбины была еще и другая причина.
Все складывалось в общем-то неплохо, но группу переводчиков с недавнего времени возглавила фрау Берта, гауптшарфюрер СС, шатенка с неброской внешностью, сварливая старая дева, нацистка до мозга костей. К Альбине она явно придиралась. Даже к ее языку. Некоторые слова она действительно произносила не по-берлински, а так, как говорят в Швейцарии. Пришлось объяснять, что жила там с родителями и дедушкой. И тогда Берта стала иронично и даже с издевкой называть ее Баронессой. Это задевало за живое. Но пугало другое: переходя все границы разумного, особенно после поездки на могилу отца с матерью, расспросами своими та старалась буквально влезть в ее душу. Это настораживало. Но как избавиться от ее назойливости? Поставить однажды на место? И вдруг подумалось: уж не приставлена ли она за ней шпионить? Это сказывалось на настроении, держало девушку в напряжении.
Получив по рации добро от Центра, Альбина обратилась по команде к руководству гестапо с просьбой отправить ее в одну из горячих точек, где она могла бы принести больше пользы Третьему рейху.
Прочитав рапорт, Клаус Штуббер долго не мог взять в толк: фрейлейн из относительно спокойной столицы рвется туда, где опасно. Долго размышлял над этим и наконец изрек:
— Я подумаю. Иди, займись делом.
Альбина переживала: неужели не разрешат? Тогда она потребует, чтобы ее принял сам Мюллер, руководивший 4-м Управлением Имперского ведомства безопасности (гестапо). Но обергруппенфюрер СС Генрих Мюллер вызвал ее к себе сам.
— Штандартенфюрер мне доложил о твоем намерении. Но периферия — не его епархия, где бы он мог распоряжаться людьми. И он передал твой рапорт на мое решение. — Мюллер подошел к Альбине и долго и упорно разглядывал ее красивое лицо. — Сама надумала?
— Я женщина самостоятельная.
— Что же тебе здесь не работается?
— Да нет. Я всем довольна.
— А не стоит ли за твоим желанием что-то другое, совсем не то, о чем указываешь в рапорте?
— Другое…
— И все-таки? — Мюллер терпеливо ждал ответа.
— Я там не пишу, но возможно, виною всему моя излишняя чувствительность… С некоторых пор мне стало как-то не по себе в группе. Кому-то, видно, перешла дорогу.
— Женская зависть?
Альбина поняла, что Мюллер осведомлен обо всем. Не исключено, что Берта ему и доносила. Тем лучше.
— Я не виновата, что мой дед был бароном! — наконец ответила она.
— Значит, окончательно?
— Да! — твердо заявила Альбина. — Родителей я не помню, они погибли в автомобильной катастрофе. Мой дедушка, барон фон Тишауэр, не щадил жизни за новую Германию. Долг внучки — быть там, где всего нужнее, даже если это опасно для жизни, — отчеканила по-нацистски фанатично она. — И
