черные ботинки.
— Я тебя не знаю, — ответила она очень тихо. — Просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке. Мне пора домой.
— Ты хранила его. Вы хранили его все это время.
Саймон прятался в ее волосах. Он был в желтом кукольном пальто, трепетавшем на ветру.
— Я ухожу, — сказала она.
— Я забыл, как тебя зовут?
— Ты меня не знаешь.
Она быстро повернулась, чтобы уйти, но я не мог ее отпустить. Мне надо было убедиться, что она настоящая.
— Пусти меня!
Маленькое пальто упало на землю и унеслось прочь, подхваченное сильным порывом ветра. Я бросился за ним и в самый последний момент наступил на него ногой.
— Поймал. — Я улыбнулся.
Я думал, она обрадуется. Но она казалась испуганной. Очень испуганной.
— Что тебе от меня надо? Я только хотела помочь…
Все из-за того, что я держал ее. Я обхватил ее запястье.
— Нет. Не бойся. Я тебя не трону. Не думай ничего такого.
Я отпустил ее руку как раз в тот момент, когда она попыталась ее выдернуть, и от неожиданности она упала. И тут она снова показалась мне ребенком, маленькой девочкой, ухаживающей за крохотной могилкой. Я хотел помочь, хотел как лучше, и неловко мялся, изнывая от стеснения. Хотел утешить ее, но вышло только хуже. Я не знал, что сказать.
Тогда я спросил, как ее зовут, и она ответила:
— Аннабель.
Она подняла глаза, вытирая щеку рукавом плаща. Капюшон свалился с ее головы.
— Аннабель, — сказал я. — Тебя зовут Аннабель.
Лунный свет падал на ее лицо. Теперь я видел сотни веснушек, разбросанных по ее лицу.
— Ты меня не помнишь, — сказал я. Дыхание у меня сбивалось, я с трудом мог говорить. — Это было давно. Я следил за тобой. Я видел, как ты хоронила свою куклу. Я был на похоронах. И после.
И потом.
И потом.
Из ниоткуда донесся плач.
Так мне показалось.
Но это лишь значит, что он был неожиданным. Что застал меня врасплох. На самом деле ничто не приходит ниоткуда. Этот плач жил во мне много лет. Я никогда не выпускал его наружу. Но, вообще-то, я не знаю. Никто не учит нас таким вещам. Я помню, как очень давно, полжизни тому назад, мы ехали домой из «Оушн Коув». Мама с папой тихо плакали под звуки радио, но мои глаза оставались сухими. Я просто не мог плакать. Да и потом тоже.
Слез не было, когда я закончил игру «Марио 64» в режиме одного игрока, а вторая контрольная панель валялась рядом, на свободном сиденье, замотанная проводами.
Слез не было и потом, когда мы с мамой пошли в супермаркет. Я снова позволил себе забыть и взял с полки коробку с клубничным печеньем, которое нравилось Саймону, но больше в нашей семье никто его не любил. Потом, когда я вспомнил, мне пришлось ставить коробку обратно на полку и при этом озираться по сторонам, чтобы мама не заметила. Иначе это вылилось бы в дополнительные походы по врачам и долгое молчание за кухонным столом. Плакать по этому поводу я не стал.
Были и другие моменты, когда я позволял себе забыть. Каждое утро, просыпаясь в постели, я какое-то время верил, что все в порядке, все нормально, пока, как удар в живот, не приходило осознание, что все
