более заурядного.
Это происходило на самом деле.
— А хочешь, вернемся обратно в кемпинг? Поешь теплого супа. Высушим твою одежду. Ты совсем промок.
— Э-э…
— Но тогда придется познакомить тебя с моим отцом. Он, наверное, станет спрашивать, что ты делал рядом с вагончиками. Не то чтобы это было важно, но он обязательно спросит. Вообще-то, ты вторгся на чужую территорию, ты знаешь?
— Я прошу прощения. Я не хотел… Я думал…
Она слегка улыбнулась.
— За кого ты меня принимаешь? Мне не надо ничего объяснять. Я просто хочу обрисовать возможности, вот и все. Потому что я не могу уйти и оставить тебя здесь. Это не вариант. Я не дам тебе…
Она остановилась.
Я знаю, что она хотела сказать. Она покачала головой внутри капюшона.
— Извини. Нехорошо получилось. Я просто хотела… Я бы волновалась за тебя.
Доктор Клемент с громким стуком опустил свой стул на пол.
Я видел, что он изучает мое лицо. Как я себя чувствовал?
Наверное, я мог ему рассказать, каково это — встретить восемнадцатилетие в психиатрической больнице. Я стоял в кухне для пациентов, глядя на закипающий чайник и пытаясь расслышать Саймона в бульканье воды. А потом в дверях появились мама с папой. Мама держала в руках коробку, обернутую золотой и серебряной бумагой, к которой был привязан серебристый воздушный шарик.
Я вообще забыл, какой это день.
— Спасибо, мам! Спасибо, пап!
Мы прошли в мою комнату и открыли коробку. Шарик улетел под потолок и забился в угол.
— Если тебе не нравится…
— Да нет, нравится.
— Вообще-то, это Джейкоб посоветовал, — объяснил отец. — Мы столкнулись с ним на улице. Он тебе говорил?
— Мы с ним не общаемся.
— Он говорил, что собирается зайти…
— Я же сказал, мы с ним не общаемся, понятно?
Я не хотел на них орать. Они же не виноваты…
— Прошу прощения. Я не хотел…
Отец аккуратно сложил оберточную бумагу и оглянулся в поисках мусорного ведра, а потом уронил ее на мою кровать и уставился в окно. Мама сидела рядом со мной. Она погладила меня за ухом, как маленького.
— Думаю, Джейкоб сильно переживает, — сказала она наконец. — Ему очень трудно. И нам тоже. Это касается всех, кто тебя любит.
Я уставился на воздушный шарик, висевший под потолком.
— Мне тоже трудно.
— Я знаю, милый. Я знаю.
Отец быстро потер руки, как он всегда делает, когда хочет выглядеть решительным и уверенным. Когда он хочет спасти нас от нас самих.
— Может, сыграем? — спросил он.
Я постарался развеселиться. Не хотелось грустить, когда они из кожи вон лезли, чтобы поднять мне настроение.
— Это очень хороший подарок, — сказал я. — Спасибо.
