Галлис изо всех сил вцепился зубами в кожаный ремень, сдерживая крик. Затем Шерин занялась ножом, который вонзился ему в руку. Его вынуть оказалось сложнее: нож застрял вплотную к крупному кровеносному сосуду. Но после десяти минут работы все же удалось вынуть и его. Наконец она зашила раны, предварительно промазав их корровым гелем. К тому времени Галлис лишился чувств и заметно побледнел.
– Он потерял много крови, – сказала Шерин сержанту. – Его пока не следует трогать.
– Ну, сестра, долго-то мы ждать не можем, – сказал сержант. – Завтра утром он должен предстать перед судом.
– На пощаду ему рассчитывать не стоит? – спросил Ваэлин.
– У меня в соседней комнате человек, которому проткнули ногу ножом, – ответил сержант. – К тому же этот ублюдок пытался убить сестру!
– Что-то не припомню такого, – сказала Шерин, моя руки. – А вы, брат?
«Стоит ли человеческая жизнь мешка с пряностями?»
– Совершенно не помню.
Лицо у сержанта побагровело от гнева.
– Это всем известный ворюга, пьянь и красноцветник. Он бы всех нас перебил, лишь бы выбраться отсюда!
– Брат Ваэлин, – спросила Шерин, – когда человек имеет право убивать?
– Когда борется за жизнь, – тут же ответил Ваэлин. – Убивать не ради защиты жизни есть отрицание Веры.
Сержант презрительно скривился.
– Слабодушные орденские засранцы! – буркнул он и вышел из комнаты.
– Вы же понимаете, что они его все равно повесят? – спросил у нее Ваэлин.
Шерин вынула руки из кровавой воды, и Ваэлин протянул ей полотенце. Она посмотрела ему в глаза – впервые за этот день, – и сказала с твердостью, от которой аж мороз подрал по коже:
– Я не допущу, чтобы кто-то умер из-за меня.
Ужинать Ваэлин не пошел, понимая, что после сегодняшних событий он сделался еще популярнее, и чувствуя себя не в силах выносить все эти бесконечные вопросы и проявления восхищения. Вместо этого он укрылся в сторожке у брата Селлина, престарелого привратника, который встретил его накануне утром. Старый брат был, похоже, рад обществу, не задавал вопросов и ни словом не упоминал о событиях минувшего дня, за что Ваэлин был ему благодарен. Вместо этого он, по настоянию Ваэлина, принялся рассказывать о своей жизни в Пятом ордене, доказывая, что не надо быть воином, чтобы насмотреться на войну досыта.
– Вот это я заполучил на палубе «Морского задиры», – Селлин продемонстрировал ему странный шрам в форме подковы на внутренней стороне предплечья. – Я зашивал рану в брюхе мельденейского пирата, а он вдруг возьми да и укуси меня – чуть не до костей прокусил! Это было сразу после того, как владыка битв спалил их город, так что ему, думаю, было на что злиться. Наши матросы швырнули его в море.
Он поморщился, вспоминая это.
– Я умолял их не делать этого, но люди способны на ужасные вещи, когда у них кровь разыграется!
– А как вы вообще очутились на боевом корабле? – спросил Ваэлин.
– О, я же много лет был личным целителем владыки флота, лорда Мерлиша. Он всегда питал ко мне слабость, с тех пор как я за несколько лет до того вылечил его от сифилиса. Настоящий был капитан старой закалки, море любил как родную матушку, матросов своих любил и даже мельденейцев уважал – говорил, лучших моряков на свете нет. Когда владыка битв сжег их город, у него просто сердце разрывалось. Ну и погрызлись же они из-за этого, я тебе скажу!
– Они поссорились?
