— Приди, любимая моя, — сказал Джон.
— Ой! — вскрикнула Лукреция.
— С тобой вкушу блаженство я.
— Прекрати, Джон!
— Открыты нам полей простор…
— Ты разбудишь весь дом своими визгами, — укоризненно сказал Джон, наклоняясь, чтобы куснуть очередное карамельное кольцо.
Золотистый пояс обвивал талию обнаженной Лукреции. Внезапно девушку обуяло безудержное веселье.
— Перестань! — задыхаясь от смеха, пролепетала она. — Пожалуйста, Джон, перестань…
— Леса, долины… —
Наконец ей удалось вырваться.
— Теперь ты надевай, — приказала она.
— Я? На что?
Она подступила к нему, потрясая цепью.
— Нет!
— Да…
Позже, когда пояс, пряжка и перстень были с хрустом перемолоты их зубами, когда их клейкие губы наконец разлиплись и они, тяжело переводя дыхание, распростерлись навзничь среди скомканных простыней, Джон почувствовал, как рука Лукреции скользнула в его ладонь. Они лежали, глядя в потолок, где дрожали красноватые отблески камина.
— Наш сад — здесь, — проговорила девушка. — Здесь, в этой комнате.
— Сад?
— Ты говорил, они угождали друг другу. Первые мужчины и женщины. Они изъявляли друг другу свою любовь и жили как равные. — Лукреция повернулась к нему. — Это наш сад, Джон. Это наш Пир.
Последний снег выпал в канун Святой Агнессы. Зажав в горсти зерна подсолнечника, Лукреция помолилась о благополучии Бакленда, а потом бросила их через плечо в камин. Сухие семена зашипели, затрещали в огне.
— Раздвинь портьеры, — попросила Лукреция.
Джон отдернул тяжелый бархатный занавес, с которого изверглись потоки пыли. В спальню хлынул свет. Они вместе выглянули в окно.
— Снег тает, — проговорила Лукреция, положив подбородок ему на плечо.
— Вот и закончилась зима, — откликнулся Джон.
На пастбищах снежный покров сошел полностью. Среди слякоти там и сям уже зеленели островки травы. Скоро снег остался только в самых глубоких низинах, и наконец растаял даже огромный сугроб под привратными башнями. В Благовещение открылись дороги. Потом вернулся Марпот.
Какие хлебы выпекались в раю, ведомо одному лишь Великому Пекарю, ибо не кто иной, как Он, покровительствовал всем зерновым злакам, что произрастали на древних полях и отдавали свои колосья, не требуя тяжкого труда ни от человека, ни от животного. Потом из мягкой пушистой пшеницы получались воздушные белые караваи, из жестковатой колючей ржи выходили суржевые ковриги, а из сушеных бобов изготавливался лошадиный хлеб, который хрустел на зубах и урчал в желудках Адама и Евы. Грубая мука
