Там огонь. Лава. И жар, который способен сжечь до костей.
— Эйо, я не хочу лгать. Есть вероятность, что ты... мы погибнем.
Оден уйдет за мной.
Бежать.
Остаться и рискнуть. И что мне выбрать? Я думаю... и не могу придумать.
А Оден вздыхает и признается:
— Вообще-то есть и третий вариант, — он обнимает себя. — Твой брат... настаивает на нем.
Но этот вариант Одену совершенно не по вкусу. И говорит он лишь потому, что обещал сказать.
— Отступить. Ты останешься с Брокком. Он любит тебя и сделает все, чтобы ты была счастлива. Подумай, Эйо. Я не хочу тебя отпускать и... мне довольно сложно даже представить это. Но если ты сочтешь, что без меня тебе будет лучше, я уйду.
— Не сочту.
— За ослушание меня накажут. Возможно, объявят сумасшедшим. Возможно, — изменником. В лучшем случае — сошлют на неопределенный срок...
— Карпов разводить?
Подвинувшись ближе, я стала расстегивать пуговицы на куртке.
Еще простынет, герой мокрый.
— Вроде того. Эйо, ты имеешь право выбирать. Сейчас у тебя есть дом. Семья. И спокойная жизнь, которую ты хотела. Со мной ты рискуешь лишиться всего.
Куртку стягиваю, и рубашку тоже.
— То есть, если я не захочу...
— Я уйду. И не буду тебя больше беспокоить.
— Женишься на...
— На ком скажут, на том и женюсь. Мне будет все равно... когда-то я умел жить по правилам. Полагаю, научусь снова.
Говорит и скалится. И в волосах прорезались колючки живого железа.
— Оден... мы спешим, да?
— Да.
— Сильно спешим?
Я рисую на его коже каплями дождя. И Оден выдыхает. Он и вправду думал, что я отступлюсь? Да, у меня есть дом. И Брокк, который наверняка переживает... но он тоже позволил выбрать, пусть и предложил увезти за Перевал.
И я выбрала.
Наверное, еще в том безымянном городишке, площадь которого хочу забыть.
— Ты замерз... и надо согреться. И вообще я соскучилась... а у тебя сапоги грязные...
— Я тебе цветы принес, — он вытаскивает из кармана куртки мятый букет поздних незабудок. И бедные цветы высыпаются из рук.
На ковер.
И на кровать... места там для двоих не хватает.
...и наверное, мы действительно спешим. Но я хватаюсь за Одена, пытаясь убедить себя, что он есть. И не исчезнет... и у нас все получится, а значит, время будет: целая жизнь на двоих.
Что было дальше?
Побег.
И записка, оставленная для Брокка. Я знаю, что он поймет. И обещаю вернуться, потому что он мне тоже нужен и не меньше, чем Оден. Иначе только.
Семья должна быть большой.
Оден ждет, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заглянуть за плечо, фыркает и вздыхает.
Мы спешим.
Как дети, право слово, но мне хочется сегодня быть ребенком. И осень, попридержав дождь, продляет сказку. Оден выбирается через окно, а меня снимает с подоконника.
— Здесь грязно, — ворчит он, когда я пытаюсь вырваться из объятий. — И мокро.
Серая трава. И под ногами хлюпает черная жижа. Опавшие листья сплетаются длинными черенками в плотный скользкий ковер. Скроет ли он следы?
Брокк не станет искать меня... слишком активно.
Мы пробираемся вдоль колоннады осклизлых тополей, и белесые статуи смотрят мне вслед. Одобряют? Негодуют? Или жаждут избавиться от чужаков, чтобы вернуться в умиротворяющее спокойствие ночи?
За оградой Оден останавливается.
— Держись крепче, — просит он, — и глаза закрой.
Ненавижу порталы. И этот какой-то особенно мерзкий, я чувствую буквально, как пространство сминает меня...
— Тише, радость моя, все закончилось, дыши...
Дышу.
Пытаюсь.
Захлебываюсь слюной... хочу сказать, что ненавижу порталы, но...
— У меня с ними никогда толком не ладилось, — признается Оден, вытирая мне нос платком. Кружевным. С монограммой. И к батисту прилипли лепестки незабудок.
Кажется, я смеюсь.
— Мы... мы на месте? — смех до слез в глазах, и наверное, на истерику похоже. — Скажи, что порталов больше не будет.
— Порталов больше не будет, — мой муж убирает платок в нагрудный карман и, сняв куртку, аккуратно вешает ее на сук низкого кривоватого дерева. — Мертвая зона. Дальше пойдем пешком... я пойду, а ты поедешь. Отвернись.
Еще чего.
Когда это он таким стеснительным успел стать?
— Я буду перекидываться, — рубашку Оден складывает. — А это не самое приятное зрелище.
И все-таки когда живое железо разрывает кожу, я касаюсь острых шипов.
Приятное? Пожалуй, он прав, в этом нет красоты, но... эхо чужой силы оглушает, словно сама земля подымается на его зов. Я узнаю фигуры из старого тренировочного зала, куда Брокк все-таки заглядывает, пусть бы думает, что тайком.
Человек.
Пограничье.
Пес.
Нынешний огромен. Страшен? Возможно. Грозен. Он отливает золотом, тем самым, красным, которое дает родовая жила. И я, преодолев робость, все же протягиваю руку. Смотрю ему в глаза, снизу вверх, и вижу в них себя же.
А еще луну, острую, как его когти.
— Ты... чудо.
И улыбаться пес умеет.
Он очень осторожно касается носом раскрытой ладони, и даже не касается — выдыхает, жаром окутывая кожу. А потом проводит по запястью шершавым языком.
— Покатаешь, да?
Трясет гривой, и острые иглы трутся друг о друга с шелестом. А Оден ложится на землю и лапу выставляет, чтобы мне удобней забираться было. Встает аккуратно, и ступает поначалу робко, то и дело оглядываясь. Но постепенно уверяется, что я не собираюсь с него падать.
И шаг ускоряет.
А потом еще... и еще...
Ветер, спохватившись, силится догнать, и сам воздух становится плотным, он заставляет меня пригибаться, цепляясь за шею золотого пса.
