— Наверх, — согласился я, — так наверх. К вершинам власти. Пусть чужой, но вершины есть вершины! Даже такие, как эльбрусьи, которые никому не нужны…
Не договорив, я выхватил у нее факел и сунул в узкую щель справа. Там тонко запищало, я увидел лицо ослепленного филигона, тут же всадил в него меч и вытащил, как нанизанную на прут крысу.
Щель моментально схлопнулась, не оставив следа. Тамплиер одним взмахом отрубил филигону голову и пинком отшвырнул, а Норберт озадаченно щупал стену в поисках щели.
— Будьте внимательнее, — велел я. — Мы не филигоны, мы должны уметь моментально приспосабливаться к изменениям!
Они умолкли, а я на бегу подумал, что филигоны в силу своей неразумности быстро меняться не могут, а только вместе с климатом, вообще ничего изобретать не могут, а создают только, как у нас создают свои цивилизации муравьи, термиты, пчелы, даже бобры.
Разница в том, что филигоны — следующая ступень после млекопитающих. Они так и не стали разумными, однако четыре нервных системы, предельно развитые инстинкты позволили им учитывать все наблюдаемое, понимать и умело использовать. Потому у них может быть развита разве что механика, для ее понимания нужна лишь наблюдательность, Архимед с ее помощью мог творить чудеса, используя силу падающей воды, ветра, рычага и многое еще чего, подсмотренного у природы, так что Маркус либо не они создали, либо Маркус… создать предельно просто.
Ход вывел в пещеру, где красные сталактиты свисают со свода на десятки ярдов, а навстречу поднимаются такие же сталагмиты, тоже красные и багровые.
Норберт охнул:
— Если это не зубы дракона…
— Это сталактиты, — сказал я, — что не совсем сталактиты.
Он поперхнулся и умолк, вконец озадаченный. Альбрехт сказал несколько саркастически:
— Ну вот, барон, все понятно. Сталактиты, что не совсем сталактиты. Все бы так объясняли! Правда, я не знаю, что такое сталактиты… но кому это важно? Наше его величество это знает.
Тамплиер буркнул с подозрением:
— Иле делает вид, что знает. Такое оно, ваше его величество.
Норберт буркнул:
— А что важно?
— Что его величество, — пояснил Альбрехт, — весьма бодры и зелы. Зелость — она весьма! Правда, я не знаю, что такое зелость, но его величество так часто это говорит, что да, значит, это весьма зело и правильно.
— Его величество зря не каркнет, — согласился сэр Сигизмунд.
Я покосился на Боудеррию, она время от времени исчезает, навещая постоянно отстающего Карла-Антона, теперь заботиться остается только о нем, но когда появляется, идет почти рядом, стараясь не упустить ни одного моего слова или жеста.
Альбрехт, доказывая, что он уже и забыл о тяжелых ранах, может еще воевать, вырвался вперед, отважный и пышущий жаром, а там вдруг замер как вкопанный.
— Ваше величество, — вскрикнул он горестно, — они все с ума посходили? Кто так строит, ну кто так строит?
За неровным полом распахнулась пропасть, дна в темноте не видно, а через нее на ту сторону перекинуты три толстые нити, красные и подрагивающие в напряжении, вот-вот перервутся.
— Надо успеть, — сказал Норберт быстро. — Если лопнут…
Он шагнул на ближайшую, ставя ступни вплотную одну за другой, раскинул руки в стороны.
Альбрехт вскрикнул:
— Я так не смогу!
— Я тем более, — громыхнул Тамплиер.
Они оглянулись на меня, я подумал, сказал без особой уверенности:
— Можно идти по средней, а на соседние опираться…
— Как? — спросил Альбрехт. — Не потянуться.
— Можно попробовать, — ответил я. — Дайте факел… Нет, лучше тот, что не горит.
Я ступил на нить, чувствуя, как все внутри замерло, под ногами бездна. Говорят, вниз не смотреть в таких случаях, но как, если нужно видеть, куда ставишь ноги?
Палкой в вытянутой руке я коснулся соседней нити, сразу ощутил опору, человеку нужно не так уж и много, чтобы сохранять равновесие, так перешел на ту сторону ужасающей пропасти, где уже ждет хладнокровный Норберт, там повернулся и швырнул факел обратно.
— Попробуйте!
