Альбрехт со вздохом пошел вперед.
— Да поняли мы, ваше величество, поняли. Надо идти. Этот припев я уже запомнил. Если выживем, велю положить на музыку.
Норберт шел впереди, остановился там и раскинул руки с обнаженным мечом и пылающим факелом.
Пещера впереди вся в гигантской паутине, пауки то показываются в прорехи, то исчезают.
— Повтор? — пробормотал я. — По-моему, это уже было… Вообще-то повторы не приветствуются.
— Это другие пауки, — сказал Норберт. — Те были зеленые, а эти почти желтые.
— А-а-а, — сказал я с облегчением, — ну тогда можно, этого достаточно, чтобы избежать… Вообще-то думаю, филигоны ни при чем…
— Ваше величество?
— Пауки, — сказал я, — это такие же… блохи на собаке. Как-то забрались сюда…
Подошел сэр Альбрехт, покачал головой.
— Пауки, — сказал он, — как вартгенцы, всюду пролезут. Только мух тут что-то не вижу.
Боудеррия сказала за его спиной язвительно:
— А мы? Вы муха хоть и не жирная, но ничего так… Ваше величество, как будем драться?
— Мы мирные люди, — сказал я, — и драться не будем до тех пор, пока нам не бросят наглый вызов. Пауки, как думаю, охотиться на людей не привыкли и на нас внимания просто не обратят.
Норберт невежливо ухватил за рукав и указал на белеющие далеко впереди кости.
— Ваше величество?
Альбрехт тоже всмотрелся, покачал головой.
— Может быть, их поселили отлавливать беглецов, что ухитрятся выскользнуть из трюма?..
— С задачей справляются, — призналась Боудеррия. — Ваше величество?
— Обойдем, — сказал я нехотя. — По левому краю, который вы так обожаете, и вообще левыми путями. Вот только эта паутина там впереди…
Они замерли, глядя, как я накладываю стрелу на тетиву, а дальше я постарался показать класс, мужчины не могут не похвастать в воинском деле, и семь стрел сорвались одна за другой.
Три паука, пораженные в головы и животы, скрючились на нитях, судорожно сучили лапами.
Я кивнул Боудеррии. Она быстро вышла вперед и умело метнула в ближайший моток спутанной и явно старой паутины небольшой флакончик.
Греческий огонь мгновенно воспламенил ту часть, дальше побежал по нитям, потрескивая и роняя вниз горящие капли.
Я полагал, огонь погаснет, когда высохшая паутина закончится, однако он лишь разгорелся с новой силой, явно клей оказался весьма горючим.
Паутина пылала красиво и жарко, огонь распространялся по нитям быстро, весело, празднично. Пауки забеспокоились и начали убегать к противоположной стене.
Глава 19
Можно бы уже проскользнуть под стеной, но мы смотрели, как прекрасно и страшно горят толстые нити, подбираются к паукам, те корчатся, пытаются спастись, нити под ними рвутся, пауки падают…
Первый, ударившись оземь, взорвался праздничным фейерверком, горящие брызги плеснули на стену, по ней поползли на пол огненные струи. Еще два паука упали и взорвались, но уже не так эффектно, мало клея в пузе, остальные падали один за другим и горели с легким потрескиванием.
— Теперь я понял, — пробормотал Альбрехт, — зачем поджигаем вражеские города. Так хорошо мирно смотреть в огонь…
С сожалением отрываясь от прекрасного зрелища, я крикнул жестко:
— Жечь все, что может гореть! Пусть даже мы сгорим, но чтоб и этот Маркус сгорел!..
Норберт вздохнул.
— Было бы чему гореть. Шкура из металла толщиной даже не знаю, непонятный камень внутрях, если это камень…
Альбрехт сказал уверенно:
— Все, что не дерево, — камень. И ничего нет! Все просто, как его величество король Ричард. Прост и понятен, когда прост и понятен. Он велел поджигать все непонятное на тот случай, вдруг да горит.
— Тогда и мы сгорим в жарком огне, — сказал Сигизмунд мечтательно, — но и врага утащим с собой.
— А если сгорим только мы? — спросила Боудеррия. — Засчитается как подвиг?
