самим собой, он как бы шествовал сквозь строй зеркал, и не думаю, чтобы
такое ощущение смущало его, как смутило бы меня. (Я, например, как-то раз
в Париже заметил, поднимаясь на лифте, что одна женщина держит мою книгу.
На суперобложке была фотография, и из-под чужой руки один мой образ
взглянул в глаза другому. Я жаждал обладать этой фотографией - вероятно,
жаждая уничтожить ее. Мысль, что женщина уйдет, унося под мышкой мое лицо,
оскорбляла во мне чувство собственного достоинства. На четвертом этаже
женщина вышла, и разлука двух моих обличий внесла мне в душу смятение. Мне
хотелось кинуться ей вслед, но как было объяснить по-французски, да и
вообще на любом языке, что я чувствовал в эти минуты?) С Эймосом Кэботом
обстояло совершенно иначе. Ему как будто нравилось видеть себя повсюду, а
когда он не прошел на выборах и портреты исчезли (лишь кое-где по глухим
углам они еще с месяц лохматились на сараях), похоже было, что он и в ус
не дует.
Существуют, как известно, "не те" Лоуэллы, "не те" Халлоуэллы, "не те"
Элиоты, Чиверы, Кодмены и Инглиши, но сегодня речь у нас пойдет о "не тех"
Кэботах. Эймос был родом с южного берега залива и про Кэботов с северного
берега, возможно, никогда не слыхал. Отец его был аукционщик - в те дни
эта работа предполагала умение балагурить, заговаривая публике зубы,
сбывать сомнительный товар, а подчас и смошенничать. Эймос владел
недвижимостью, в городке ему принадлежали скобяная лавка, коммунальные
сооружения, он состоял в правлении местного банка. Контора у него
помещалась в Картрайтовском блоке, напротив городского сквера. Его жена
была уроженкой штата Коннектикут - нам в ту пору он представлялся
отдаленной глухоманью, на восточной окраине которой стоял город Нью-Йорк.
Населяли Нью-Йорк алчные иностранцы, суматошливые, задерганные и по
слабости характера абсолютно неспособные вставать в шесть утра, обливаться
холодной водой и преспокойно влачить дни свои в изнурительной скуке.
Миссис Кэбот я знал, когда ей было лет за сорок: коротконогая, с багровым
лицом пьянчужки, хоть и слыла ярой поборницей трезвенности. Седая как снег
голова. Формы, равно пышные как спереди, так и сзади, и спина с памятной
мне впадиной, то ли от жестоких тисков корсета, то ли от начинающегося
лордоза. Почему мистер Кэбот женился на этой чудачке из далекого
Коннектикута, никто толком не знал, да и, в конце концов, кому какое дело,
хоть, впрочем, это ей принадлежали почти все доходные дома на восточном
берегу реки, где селились рабочие с фабрички, изготовляющей столовое
серебро. Дома приносили доход, и все же это еще не значит, будто Эймос
Кэбот женился только по расчету. Плату с жильцов она взимала самолично.
Полагаю, что она и хозяйство вела сама, одевалась скромно, зато носила на
правой руке семь колец с крупными бриллиантами. Вероятно, вычитала
где-нибудь, что бриллианты - надежное помещение капитала, и блеск камней
на ее руке таил в себе не больше очарования, чем шелест банковской книжки.
Бриллианты круглые, квадратные, продолговатые, бриллианты, какие принято
вставлять в лапки... По четвергам она с утра промывала свои бриллианты в
растворе, которым пользуются ювелиры, и развешивала сушиться на бельевой
веревке. Почему - она не объясняла, по при том размахе, какой имели в
городишке чудачества, никто не видел в ее поведении ничего особенного.
Раза два в году миссис Кэбот выступала с лекцией в сент-ботолфской
Академии - так называлась средняя школа, где обучались многие из нас. У
