дюймов, вес без одежды - 142 фунта, и в данную минуту я как бы обнажен и
рассказываю все это сам не знаю кому. Я был зачат в отеле "Сент-Риджис",
рожден в пресвитерианской больнице, взращен на Саттон-плейс, крещен и
конфирмован в церкви св.Варфоломея, бойскаутскую муштру прошел в отряде
Никербокеров, играл в футбол и в бейсбол в Центральном парке, научился
подтягиваться на перекладинах навеса, осеняющего подъезд одного из
многоквартирных домов Ист-Сайда, и познакомился с моей женой (Кристиной
Льюис) на балу в "Уолдорфе". Я отслужил четыре года в военном флоте,
теперь у меня четверо детей и я живу в пригороде, именуемом Шейди-Хилл. У
нас хороший дом с садом и на воздухе - жаровня, готовить мясо, и летними
вечерами я часто сижу там с детьми и смотрю на вырез Кристинина платья,
когда она наклоняется посолить бифштексы, а то просто глазею на небесные
огни, и сердце у меня замирает, как замирает оно в очень ответственные и
опасные минуты, и это, надо думать, то самое, что зовется болью и
сладостью жизни.
Сразу после войны я поступил на работу к одному изготовителю пластмассы
"параблендеум", и похоже было, что связался с ним прочно. Фирма была
патриархальная: это значит, что хозяин ставил человека сперва на одно
дело, потом перебрасывал на другое, а сам совал нос повсюду - и на фабрику
в Джерси, и на перерабатывающий завод в Нашвилле - и держался так, будто
выдумал всю фирму невзначай, когда прилег вздремнуть после обеда. Я по
мере сил старался не попадаться хозяину на глаза, а в его присутствии вел
себя так, словно он своими руками вылепил меня из праха и вдохнул в меня
жизнь. Он был деспотом, из тех, кому необходима ширма, и на этой роли у
него подвизался Гил Бакнем. Он был правой рукой хозяина, его ширмой и
миротворцем, в любую сделку привносил человеческий элемент, которого
хозяину не хватало, но с недавнего времени стал манкировать службой - не
являлся в контору сначала по два-три дня, потом по две недели, а потом и
дольше. После таких прогулов он жаловался то на несварение желудка, то на
резь в глазах, но всем было ясно, что страдал он запоем. Удивляться тут
нечему, поскольку неумеренное потребление вина было одной из его
обязанностей в интересах фирмы. Хозяин терпел это целый год, а потом
как-то утром зашел ко мне в кабинет и велел съездить к Бакнему домой и
сообщить ему, что он уволен.
Это была самая настоящая подлость - все равно что поручить
мальчишке-рассыльному уволить председателя правления. Бакнем был моим
начальством по службе и намного старше меня годами, он, когда угощал меня
в баре, давал понять, что снисходит до меня; но таковы были методы нашего
хозяина, и я знал, что возражать бесполезно. Я позвонил Бакнему домой, и
миссис Бакнем сказала, что Гил просит меня зайти во второй половине дня.
Позавтракал я в одиночестве, после чего просидел на работе часов до трех,
а потом отправился пешком к Бакнемам, жившим на одной из Восточных
Семидесятых улиц. Дело было в начале осени - во время бейсбольного
чемпионата страны, - и на город надвигалась гроза. Подходя к дому
Бакнемов, я слышал грохот далеких орудий и вдыхал запах дождя. Дверь мне
открыла миссис Бакнем, на лице ее словно отложились все терзания этого
ужасного года, наспех скрытые под густым слоем пудры. Никогда еще я не
видел таких измученных глаз, да притом было на ней старомодное нарядное
платье, летнее, в крупных цветах. (Я знал, что трое их детей в колледже и
