касается финансовых затруднений. У нее прелестная шея, грудь ее вздымалась
под легкой тканью платья, и я при виде спокойной, нормальной радости,
которую доставляло ей собственное отражение, был не в силах сказать ей,
что мы нищие. Она украсила собой мою жизнь, и, когда я ею любовался,
какой-то мутный родник во мне словно делался прозрачнее, бурливее, отчего
и комната, и картины на стене, и луна за окном глядели ярче и веселее.
Узнав правду, она заплачет, и вся ее косметика размажется, и званый обед у
Уорбертонов потеряет для нее всю прелесть, и спать она уйдет в комнату для
гостей. В ее красоте и способности воздействовать на мои чувства не меньше
правды, чем в том обстоятельстве, что наш кредит в банке исчерпан.
Уорбертоны богатые люди, но не общительные, а возможно, даже и
черствые. Она - стареющая мышь, он - из тех мужчин, которых школьные
товарищи не любили. У него нечистая кожа, скрипучий голос и навязчивая
идея - разврат. Уорбертоны вечно тратят большие деньги, только об этом с
ними и можно разговаривать. Пол у них в холле выложен черно-белыми
мраморными плитками из старого "Рица"; их купальные кабинки на острове у
берегов Флориды нужно утеплить; они улетают на десять дней в Давос;
покупают двух верховых лошадей в пристраивают новое крыло к дому. В тот
вечер мы опоздали, Месервы и Чесни пришли раньше нас, но Карл Уорбертон
еще не вернулся домой, и Шейла беспокоилась. "Карл по дороге на вокзал
проходит через ужасный трущобный квартал, - говорила она. - У него при
себе, всегда тысячи долларов, я так боюсь, что на него нападут..." Тут
Карл явился, рассказал всей компании неприличный анекдот, и мы пошли в
столовую. К такому обеду все приняли душ и расфрантились, и какая-нибудь
старуха кухарка с раннего утра чистила грибы и лущила крабов для салата.
Мне очень хотелось повеселиться. Но как мне этого ни хотелось,
развеселиться я в тот вечер не мог. Я чувствовал себя как в детстве на
рождении у какого-нибудь ненавистного мальчишки, куда мать затащила меня с
помощью угроз и посулов. Разошлись мы около половины двенадцатого. Я не
сразу вошел а свой дом, задержался в саду докурить сигару Карла
Уорбертона. Сегодня четверг, вспомнил я, банк откажется оплатить мои чеки
только во вторник, но что-то нужно предпринять немедля. Когда я поднялся
наверх, Кристина уже спала, и я тоже заснул, но часа в три снова
проснулся.
Перед этим мне снилось, как хорошо бы выпускать хлеб в разноцветных
обертках из параблендеума. Мне снилась реклама на целую страницу в
общенациональном журнале - "НЕ ПОРА ЛИ РАСЦВЕТИТЬ ВАШУ ХЛЕБНИЦУ?". По всей
странице были разбросаны хлебцы в обертках цвета драгоценных камней -
бирюзовые хлебцы, рубиновые, изумрудные. Во сне мне казалось, что это
превосходная идея, она меня взбодрила, и пробуждение в темной комнате
явилось острым разочарованием. Я загрустил, задумался о том, сколько у
меня в жизни всяких неувязок, а это привело меня к мысли о моей старой
матери, что живет одна в пансионе в Кливленде. Вот она одевается, чтобы
спуститься пообедать за пансионским табльдотом. Я представил себе, как ей
тоскливо там одной, среди чужих, и мне стало жаль ее. Но, когда она
оглянулась, я заметил у нее во рту несколько зубов, значит, еще есть чем
жевать.
Она дала мне возможность окончить колледж, на каникулы устраивала мне
поездки во всякие живописные места и поддерживала мои честолюбивые планы
