собственном доме. Лестница была устлана ковром, но для начала я попробовал
ногой ступеньку - не скрипнет ли. Потом стал подыматься. Во всех спальнях
двери стояли настежь, из спальни Шейлы и Карла, где я, когда приходил на
коктейли, не раз оставлял свой пиджак, доносилось ровное дыхание. Секунду
я постоял в дверях, чтобы сориентироваться. В полумраке я разглядел
постель и возле нее - брюки и пиджак, повешенные на спинку стула. Я быстро
пересек комнату, достал из внутреннего кармана пиджака толстый бумажник и
двинулся обратно к двери. Видимо, я сделал какое-то неловкое движение -
очень уж был взволнован, - и Шейла проснулась. Я услышал ее голос: "Что-то
там шумит, милый". "Ветер", - промычал он, и оба снова затихли. Я
благополучно выбрался в коридор - единственная опасность исходила от меня
самого, со мной чуть не случился нервный припадок. Во рту пересохло, из
сердца словно испарилась вся влага, ноги перестали слушаться. Я шагу не
мог бы ступить, если бы не держался за стену. Вцепившись в перила, я
кое-как спустился в холл и, шатаясь, вышел на воздух.
У себя дома, в темной кухне, я залпом выпил четыре стакана воды. Я
полчаса, не меньше, простоял у кухонной раковины, пока догадался
обследовать бумажник Карла. Я спустился в подвал и, прежде чем зажечь
свет, затворил за собою дверь. В бумажнике было девятьсот с лишним
долларов. Я погасил свет и вернулся в темную кухню. Боже мой, я и не
представлял, каким несчастным может чувствовать себя человек и сколько
есть в сознании уголков, которые можно до краев заполнить самобичеванием!
Где они, форелевые реки моей юности и прочие невинные утехи? Шум падающей
воды, что пахнет после ливня мокрой кожей и встрепенувшимся лесом; или, в
первый день каникул, летний ветерок, с которым долетает до тебя пьянящее
травяное дыхание черно-белых коров; и все ручьи, полные в то время (так
мне казалось сейчас, в темной кухне) тоже канувшего в небытие сокровища -
форели. Я заплакал.
Шейди-Хилл, как я уже сказал, пригород и как таковой - объект насмешек
для строителей, авантюристов и лирических поэтов, но, когда работаешь в
городе и у тебя маленькие дети, лучшего места для житья, по-моему, не
придумать. Соседи у меня, правда, богатые, но в данном случае богатство
означает досуг, а свободное время они используют с толком. Они ездят по
всему свету, слушают хорошую музыку и, выбирая в аэропорту книжку почитать
в дороге, покупают Фукидида, а то и Фому Аквинского в бумажной обложке.
Когда их призывают строить бомбоубежища, они вместо этого сажают деревья и
цветы, и сады их великолепны. Если бы я наутро увидел из окна моей ванной
зловонный переулок какого-нибудь большого города, я бы, возможно, не так
ужаснулся своего поступка, но моральная почва ускользнула у меня из-под
ног, а солнце сияло по-прежнему. Я оделся бесшумно - какому преступнику
интересно услышать в такую минуту веселые голоса жены и детей? - и поспел
на ранний поезд. Мой габардиновый костюм должен был свидетельствовать о
чистоплотности и Порядочности, но я был всего лишь жалким отщепенцем, чьи
шаги ночью приняли за шум ветра. Я просмотрел газету. В Бронксе ограблен
кассир, получивший в банке тридцать тысяч долларов для выплаты жалованья.
В Уайт-Плейнсе пожилая женщина, вернувшись из гостей, обнаружила, что из
квартиры исчезли ее меха и драгоценности. Со склада в Бруклине похищено на
шестьдесят тысяч долларов лекарств. Мне стало легче, когда я убедился, что
