– Откажись совсем или оставайся со мной.
– Я не откажусь. А остаться с вами я не могу. Мои задачи, не решенные, в воздухе весят. Не могу
я не закончить своих дел и за ваши дела взяться.
– Параллельно свои дела завершишь.
– Нет, пан, не получится. Считанные сутки, – и я у вас. Но не раньше.
– Я не могу ждать, Ян. Ты нужен мне сейчас.
Я отер руки от оружейной смазки и положил сжатые кулаки на стол, поднял голову и посмотрел
пану прямо в глаза.
– Настаивая на срочности, вы вынуждаете меня отказать вам. Пан, вы действительно готовы к
такому ответу? Или вы все же готовы ждать моего возвращения?
– Я не могу ждать. Отвечай да или нет.
– Вы же не допускаете моего отказа, не отягощенного нашей враждой, пан. Вы понимаете, что
отказывать вам и враждовать с вами я не намерен. Но вы принуждаете меня отказать вам и стать
вашим врагом.
– Достаточно.
– Выслушайте меня, пан. Вы просто стараетесь меня подавить, пытаетесь подчинить целиком и
сейчас. Вы всегда помните, что вы – “волк”, вспомните, что и я – не “пес”. Я могу стать вашим
сыном, но никогда не стану вашим “псом”. Просто, “пес” не может считать отцом “волка” и не
может “волк” считать сыном “пса”. Мы должны или давить друг на друга, или договариваться друг
с другом, пан. Мы или уступаем друг другу, объединяясь в стаю, или грызем друг друга, убирая
врага с территории. Я вашим врагом стать не намерен, но и ваших угроз я не стану терпеть.
Серые глаза поляка сверкнули чуть ни красным углем, но он растянул прямой рот на сухом лице,
усмехаясь.
– Мы всегда считаемся с теми, кто сопротивляется и противостоит нам, хоть это нам и не по
нраву, Ян. Хорошо, не станем скалить клыки и решим все спокойно и рассудительно.
Седой поляк строго свел кустистые брови, когда надсадный крик прорвался через неплотно
запертую дверь, ведущую на лестницу к подземным уровням и к гаражам. Вацлав старается… Я
так и вижу, как встаю, беру автомат, вышибаю дверь и открываю огонь. Только я не встану, не
возьму автомат и не пристрелю Вацлава. Я положил на исцарапанный стол тщательно проверенную
49
ствольную коробку автомата и вытер руки от заводской смазки – на этот раз не о грязную, а о
чистую тряпку.
– Хорош, ничего не скажешь.
– Французы в последнее время стали вырываться вперед.
– Верно, пан. Но я пока немецким ограничусь.
– Не будешь брать? Ян, мы люди свои. Я тебе его, как сыну, советую.
– Он, и правда, совсем неплох. Но мне немецкий автомат нужен. И еще… Мне машина нужна –
“призрак” с чистыми правами. Но не старый отъезженный вариант, а новый – “призрак”, созданный
под заказ.
Поляк молча кивнул, задумчиво постукивая пальцами по крышке потертого стола. Он все, что
может, старой мебелью обставляет. Думаю, молодость вспоминает. Ведь ему до внутренней, а не
внешней, скандинавской скромности далеко. Нет, он не такой, как немцы, пану чужд дух
обыденной сдержанности и беспредельно выставленной на вид государственности. Ближе ему,
думаю, англичане, берегущие свое внутренне пространство от всего внешнего, замыкаясь в себе и
закрывая двери. Ему никак не понятен раздольный русский размах и тяга к неслыханной роскоши,
как каждого отдельного человека, так и всего государства.
– Говори, какая машина, какие документы? Когда и куда подогнать?
Я передал пану бумажку со сведениями из вскрытой базы данных. Пан прочел, кивнул мне,
скомкал бумажку в кулаке и бросил в пепельницу с моим догорающим окурком.
– К вечеру мне нужна точная копия одной – на выбор. Главное, – с соответственными
документами.
Поляк нахмурился, качая головой.
– К вечеру не получится. Машину, может, и найдем. И номера перебьем. А документы не
справим.
Так и знал! Отомстит он мне за непокорность! Он высоко ценит мою непокорность, но всегда мне
мстит! Просто, показывает, что может ограничить меня и надо мной контроль имеет. Такой он –
властный.
– Постарайтесь, пан. Я вам за такого “призрака”…
Написал на бумажке цену и передал бумажку пану. Он так же скомкал ее, так же бросил в
пепельницу.
– Ян, у меня сейчас сложный период. Мне непросто стало справляться со всеми делами одному.
Мои люди заняты, решением моих задач. Я не могу переключить их со своих задач на твои так
просто и так сразу.
– Я понимаю, пан.
Написал другую цену, приписал до черта нулей с замиранием сердца. Поляк посмотрел и
откинулся в потертом кресле. Он склонил голову на грудь, сложил пальцы замком и рассмеялся –
одним ртом.
– Не отступишь?
– Нет, пан. Мне к вечеру нужен “призрак”.
Он поднял на меня сверкающие жадностью глаза, расправил костлявые пальцы и сжал кулак,
хищно хватая воздух.
– Ты такой же, как я, Ян. Ты всегда добиваешься своего, какими бы безрассудными и безумными
ни казались другим твои цели и средства их достижения. Ты должен закончить свои дела и сразу
вернуться ко мне. Я введу тебя в курс своих дел. Ты должен войти в курс скорее.
Я поставил пустую стопку на стол.
– Я похож на вас, но я не такой, как вы, пан.
– Такой же, Ян. Ты даже не знаешь, как ты жаден.
Я скинул с плеч пиджак с позорно дорого оцененным ярлыком.
– Все только – видимость. Вещи служат мне, а не я им. Мне нужны машины и оружие, но они
служат не мне, а моей цели.
– Ты жаден не до вещей, а до людей, Ян. Мы с тобой берем себе людей, а не простые предметы.
Мы не желаем никаких вещей, мы желаем одних людей, Ян.
50
Я молча кивнул – что правда, то правда.
– Насчет меня вы верно подметили, пан. Но ваше пристрастие к машинам выглядит искренним.
– Мы можем править людьми, можем вершить их судьбы и будущее, Ян. Но мы обречены на
вечные мучения. Наша жажда власти всегда неутолима. Ведь мы никогда не становимся
всевластными. Отсутствие лишь одной вещи лишает нас всевластия, но она – недостижима, Ян.
– Что за вещь, пан?
– Никто никогда не любит нас.
– Я с вами не согласен.
– Люди могут любить наш разум, наше тело, но душу – никогда. Ни честный человек, ни подлый
“пес” никогда не полюбит жестокого “волка” – его холодную и жадную душу. Ты молод, Ян, но ты
поймешь с годами, как желаем мы недоступной нам добычи, как жестоко гложет нас голод, как
беспощадно жажда душит наши “волчьи” души. С годами ты иссохнешь, как я, Ян. Ты останешься
один, спрячешься в глуши и окружишь себя безмолвными тварями или вещами, как я, как все мы.
– Я знаю, пан, что рано или поздно окажусь в одиночной ссылке. Знаю, что сошлю себя, коль
меня никто иной не сошлет. Просто, вы старый “волк”, покидающий стаю, а я – молодой одинокий
“волк”. Я с молода мечтаю о тайной тихой жизни. Но пока не пришло время покоя, пан. Надо нам
доделать наши дела, не думая о людях и “собаках”. Обойдемся мы одной нашей дружбой, ожидая
должного времени одинокой тишины. Мы “волки”, мы охотимся в “волчьих стаях”, сторонясь
людей и “собак”.
– Запомни, Ян, у нас нет никого, кроме нас, – ничего, кроме нашей “стаи”.
– Не думаю, что об этом можно забыть, пан.
Я рассмеялся мысленно – молча, но громко, будто в голос, будто во все горло. Пан забыл про
осторожность и попал в мои зубы! Он открыт передо мной! Стоит один, как в чистом поле! А я же
– снайпер, ходящий тихонько вокруг него притененными пролесками!
Пан мой – он у меня под прицелом. Поляк показал мне изъян в броне. А я заметил и запомнил.
Главное, – пан признал меня. Мой клинок нацелен ему в грудь, мои клыки клацают у его горла, а он
не закрыт и щитом подозрений. Но важнее, – он признался мне, что нуждается в моей поддержке.
Верный знак слабости – худшей из всех, слабости духа. Он беззащитен предо мной, прося моей
