– Он же цел и невредим – офицер…
– Ни царапины.
– Но, всаживая клинок дыбящемуся зверю в сердце, он должен был в захват зверя угодить…
Ему зверь должен был голову снести… или шею сломать… или спину когтями разорвать…
Офицер встал у меня за спиной, равнодушно рассматривая остывающего скингера…
– Я к нему и не подходил… Метнул нож, когда он поднялся нападать…
Олаф с уважением взглянул на офицера – с настоящим уважением и без тени надменности…
– Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком…
одним ударом… насмерть с одного маха…
– Ты считаешь, что это сложно?
– Не просто сложно… Это, считай, невозможно…
Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел…
Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, – попасть ножом в сердце снежного зверя…
как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать
зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, – подбить зверя и потерять клинок…
не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не
видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то
одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим
всем делать…
49
Офицер торопит нас – скоро поблизости пролетит патрульный, и мы пересечемся с ним, если не
поспешим уйти… Но Олаф уперся и настоял на срочной обдирки шкур… Он убежден, что шкуры
сдирать надо сразу, пока зверюги не промерзнут и пока спустить с них шкуры не станет сложнее…
Но этим заниматься мы должны не здесь, а наверху – в снегах… На снегу мех только что убитого
скингера обретает белоснежный окрас и даже – искрится… Так что мы крепим к тушам тросы,
готовясь к тяжкому труду…
Я свалился в снег, растирая ободранные тросами руки прямо через протертые перчатки… А
Олаф полоснул ножом первого зверя, проводя ровные надсечки и с силой сдергивая подрезанные
шкуры…
– Ханс! Что разлегся?! Помогай! И вы тоже! Фламмер!
Кровь мертвых зверей потеряла напор и, подмерзая, вытекает вяло… Но мы все в крови… Из
глубоких разрезов на нас летят темные и холодные сгустки… Олаф торопится, пятная безупречную
до сих пор форму офицера… Но Фламмер молчит, не обращая на это никакого внимания… Он
делает все, что только Олаф ни скажет, хоть Олаф и считает командиром его – Фламмера…
“Защитник”, все это время стоящий у нас над душой, наставил офицеру в лицо холодные
глаза…
– Заканчивайте. Закройте зверей шкурами и засыпьте снегом.
Офицер кивнул головой, накидывая на зверей только что снятые с них шкуры… Я рад, что
шкуры снова скрыли их – а то уж очень они без шкур похожи на нас, на людей…
– Пора поворачивать. Нас обнаружат…
И отдышаться даже не успели, а уже двинулись… Обратная дорога оказалась куда тяжелее –
устали мы ужасно… Так обычно и бывает – обратно тяжелее… Но приходится поднапрячься, иначе
пересечения не миновать… Мы набросили на головы и плечи тяжелые шкуры и бредем,
пригибаясь, обернувшись зверями для всех, кто нас видит… Ледяная пыль рассыпается под ногами
и поднимается над нами, скрывая нас мерцанием… Нас окутывает и сумрак, клоня ко сну… Холод
пробрался в наши легкие и подбирается к разуму, усыпляя его, как и все остальное, как все
вокруг…
Я едва сдерживаюсь, чтоб не свалиться, но заставляю себя идти… Я готов взмолиться о пощаде,
но упорно молчу… Мы избежали пересечения, выйдя из поисковой зоны, но не остановились
перевести дух… Мы не должны допустить пересечения с ищущей нас техникой и на границе зоны
восприятия – нам нельзя так рисковать и нужно отойти дальше…
Но и дальше мы не остановились, стремясь скорее преодолеть оставшийся путь… Просто,
поднимается ветер, насылая на нас поземку… А застигнет нас здесь ночь и метель – настигнет и
смерть… Нам и так приходится пробираться через снежные заносы и продираться через слепые
сумерки неведомой и невидимой тропой – направление нам указывает только техника…
Но и добравшись до снежного убежища, мне не удалось уснуть мертвым сном усталого
охотника, вернувшегося из дальнего похода… Мне и у горячего огня постоять не дали… Мы
раскопали заметенные снегом “стрелы”, выгадали время, не грозящее нам пересечением с
разведывающей обстановку техникой, и понеслись обратно… Я не соображаю уже ничего,
полагаясь только на “защитника”, всегда ясно мыслящего и никогда не путающегося в сложных
расчетах. Он ведет… Проводит нас по тропам расстояния и времени, высчитанным и внесенным в
схемы столкновений с техникой системы… Он проводит нас среди простертых в ночном мраке
снежных пустошей… На эти пустоши редко опускается такой мрак – это метели затмевают сияние
севера и звездные лучи Хантэрхайма…
Я в забытьи таскаю туши, холодные, как мои руки… Мне кажется, что они шевелятся, и я
трепещу на пронизывающем ветру… Просто, с них опадают клочья шерсти и комья снега
напитанного кровью… Я стряхиваю с обледенелых в крови шкур эти обрывки… Но покрытый
инеем мех затвердел и царапает мне руки… Лед, намерзший на звериных шкурах, трещит, ломаясь,
и мене кажется, что изуродованные нашими ножами звери – дышат… И вообще, все уже похоже на
сон… И мы, с нашим жутким грузом, и снег, мерцающий в ветре… Мрак и метель меняют
очертания знакомых предметов, наших силуэтов… Они что-то шепчут на ухо, шурша за воротом,
чем-то скрежещут в темени за спиной… Я знаю, что это не скрежет зубов, а скрип наших шагов,
50
но… Просто, предметы падают здесь без стука, пропадая в снегу и мраке, как исчезая… И я не
узнаю Олафа, показанного мне пургой в чуждом обличье… и офицера, явленного в тусклом и
зыбком виде… Я закрыл, глаза, стараясь не смотреть… Главное – не спать на ходу… Я повторяю
это, как в бреду, но все равно засыпаю, будто окутанный слепым и немым туманом… Сон вяжет
меня холодом, подкашивая ноги и укладывая в снег… рядом с тушей, которую я никак не могу
загрузить и закрепить… Фламмер растолкал меня… Но я же не сплю… А он…
Без памяти от усталости я рухнул на снежные нары, едва только ступил в наше убежище…
– Ханс! Вставай давай…
– Олаф… Я с ног валюсь…
– Я тоже. А Фламмер – уже свалился. Его теперь так просто не разбудишь. Подожги фитиль…
Холод здесь зверский… А мы промерзли так, что шкуры не согреют…
Я знаю, что руки Олафа отморожены сильнее, что с огнем и горелкой ему придется провозится
дольше… Преодолевая ломоту в мышцах, сползаю с нар, падаю на колени в проход, разделяющий
приподнятые над утоптанном полом спальные места, и шарю впотьмах руками, ища… Я нащупал
что-то похожее на эту железку… Олаф засветил фонарь, и я увидел, что в моих руках что-то
другое… Руки непослушные и ничего не чувствуют, но я разыскиваю нужную жестянку и
разжигаю… разжигаю огонь…
Запись №19
Я проснулся, скрученный болью во всем теле, холодом и тревогой… Я вспомнил, что охота
прошла как нельзя лучше, но тревога не ушла… Я сполз в проход, подхватывая сползающие
шкуры, протянул руки к огоньку горелки, но его бьет еще более жестокая дрожь, чем меня… Я не
выдержал и толкнул Олафа… Он не проснулся, и я стянул шкуру у него с лица…
– Олаф…
Олаф натянул шкуру обратно, но я стянул ее снова…
– Олаф…
Он открыл серебреные глаза, наставляя их на меркнущий и чадящий огонек…
– Что тебе?..
– Да так… просто…
– Связки тянет?..
– Тянет…
– Так терпи.
– А я терплю…
Олаф поднялся, опершись на руку…
– Ханс, разотри и пройдет.
Он резко осекся, отдернул руку и оскалился в лицо резанувшей сухожилия боли… Он
