– Играют на пианино.
– Почему мои ноги напоминают ноги осла?
– У нашего Барсука они разного цвета…
Это были какие-то незнакомые мне тексты.
Или, может быть, он принялся придумывать вопросы сам – такое тоже бывало, хотя и нечасто.
– …Что надо делать по двенадцать часов в сутки?
– Этот вопрос я по стеночке размажу!
– Что такое Будда?
– Такая специальная палочка.
– Вот как? А что такое чистое тело Дхармы?
Тут пацан вдруг задумался. До сих пор он отвечал, словно блиц-партию разыгрывал, а тут замолчал, насупился и неуверенно проговорил:
– Это грядка. С клубникой…
Сэнсей, кажется, не слушал его больше. Он быстро спросил:
– Его слуги – Шакьямуни и Майтрея. Кто он такой?
– Гражданин города Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский! А слуги его – заметчики, потому что все замечают.
Тут у родителя за пазухой заверещал мобильник. Родитель его выхватил, как Джеймс Бонд выхватывает свою “беретту” из наплечной кобуры, а сам метнулся из кресла вон, к двери, от людей подальше – вести свои дико секретные сверхделовые переговоры. Я отвлекся на него, на характерную его позу: “новый русский разговаривает по мобильному телефону” – аллегорическая фигура начала тысячелетия, сюжет для нового Родена… А когда вернулся к текущим событиям, то обнаружил, что игра в вечер вопросов и ответов прекратилась, они играли теперь в “вечер поэзии”:
– …Дожди в машины так и хлещут, – читал мальчишка с упоением, – деревья начало валить. Водители машин трепещут, как бы старух не задавить…
Сэнсей в ответ ему прочитал про кошку, которая “отчасти идет по дороге, отчасти по воздуху плавно летит”. А мальчишка ему отбарабанил считалку: “Жили-были три китайца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони. Жили были три китайки: Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа- Лимпомпони. Поженился Як на Цыпе, Як-Цид-рак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони на Цыпе-Дрипе-Лимпомпони…” А сэнсей с наслаждением преподнес ему свое любимое:
Мальчишка сдался и спросил: “Что это такое?”, “А вы сами догадайтесь”, – предложил сэнсей. (Спицы так у него и мелькали, пыльно-серая коса вязания свисала аж до самого пола.) Мальчишка несколько секунд думал, сосредоточенно шевеля губами, а потом вдруг весь засиял, как именинник: “Прибежали в избу дети!..”
– Молодца! – гаркнул сэнсей и поднялся, обеими руками бросивши вязание на стол. – Все! На сегодня – все. Э-э-э… – оборотился он к элегантному родителю, и тот немедленно выскочил из кресла. – Оставьте адрес… – сказал ему сэнсей. – Впрочем, зачем? Я знаю ваш адрес… Письменное заключение я пришлю по е-мейлу. Предварительное, разумеется. Следующий сеанс – через пять дней, во вторник, в то же время. И проследите, чтобы мальчик все это время ничего не читал. Любые игры, телевизор, кино, музыка, но – ни единой книжки, пожалуйста. До свидания, сударь. До свидания, Алик. Роберт, будьте добры…
Мальчик подал папочке ручку, и я повел их обоих к решетке. Конопатый брахицефал был уже тут как тут – громоздился посреди лестничной площадки, отсвечивая черным и рыжим. Мальчик вдруг сказал:
– Эраст Бонифатьевич, а можно мы сейчас заедем в зоомагазин?
Видимо, я непроизвольно зыркнул по сторонам в поисках этого Эраста Бонифатьевича (какой еще Эраст Бонифатьевич? откуда взялся?), и, видимо, серый-элегантный заметил мое недоумение. Он усмехнулся (вылитая гюрза!) и произнес снисходительно:
– Вы заблуждались, Роберт Валентинович! Я вовсе не Аликов папа… – И сейчас же Алику: – Конечно, конечно. Куда захочешь, душа моя… – И снова мне: – Ин локо парентис, всего-навсего. Ин локо парентис!
Я это скушал со всей доступной мне покорностью и отпер решетку, стараясь как можно тише лязгать ключами. В конце-то концов, какая мне разница: папаня он джентльменистому пациенту или всего лишь заменитель? Главное – сумма прописью. Впрочем, я прекрасно понимал, что и сумма прописью – это еще далеко не главное.
Когда я вернулся, сэнсей сидел на своем месте, прямой, как дипломат на приеме, и заканчивал вязанье.
– Ну? – сказал он мне нетерпеливо. – Какие впечатления?
