делает…
Глава восьмая
ДЕКАБРЬ. ВСЕ ЕЩЕ ПЯТНИЦА
Команда в сборе
К назначенному времени никто, разумеется, без опоздания не пришел. Первыми, опоздав всего на десять минут, явились: Маришка, нагруженная кошелками со съестным, и Костя-Вельзевул с двумя бутылками “Кристалла”. В квартире, однако, никого не оказалось, и, поцеловавши замочную скважину, они привычно расположились на лестничной площадке у мусоропровода и выкурили по сигаретке. Разговаривали главным образом о предвыборных скандалах, а также о странном поведении доллара. Электоральные предпочтения у них не совпадали. Маришка намеревалась голосовать за Интеллигента, а Костя считал Интеллигента занудой, рохлей и треплом. Он был – за Генерала. По Скалозубу соскучился, сказала ему Маришка в сердцах. “Он в две шеренги вас построит, а пикнете, так мигом успокоит”… Ну и давно пора” возражал непримиримый Костя. И в две шереренги нас всех давно пора, и успокоить не мешало бы. Растявкались, понимаешь. Моськи… Длинный, тощий, весь из углов, локтей, рычагов и шарниров, в своем вечно-зеленом пальто до пят, он был похож не столько на Вельзевула, сколько на Дуремара. Да он и был, в определенном смысле, Дуремар. Только Дуремар любил пиявок, а Костя – вообще всех малых сих. Без какого-либо исключения. (Пиявок он тоже любил. А они – его.) Но больше всего он любил (обожал, уважал, ценил, всячески воспевал, только что не лобзал) членистоногих. Например – тараканов. Он часто и с удовольствием повторял: “Каждый отдельный человек умнее таракана, это верно, но каждая человеческая толпа безмерно глупее любой стаи тараканов”.
Богдан (он же Благоносец) присоединился к ним в самый разгар электорально-энтомологической дискуссии на тему “Возможны ли выборы у тараканов, а если да, то как это должно выглядеть?”. Он кивнул Вельзевулу, приложился губами к теплой Маришкиной ручке, пахнущей сладко и уютно, как домашняя пастила, и, прервав поток Костиных разглагольствований, на всякий случай представил Своего спутника: “Вова. Опекуемый”, – поскольку абсолютно не помнил, с кем из дедов он своего опекуемого уже знакомил, а с кем еще нет.
Как и следовало ожидать (Богдан уже успел к этому привыкнуть), опекуемый Вова произвел на присутствующих свое обычное впечатление. Разыгралась сцена. Опекуемый Вова неуклюже раскланивается, и огромная серо-белого меха шапка тут же съезжает ему на глаза. Он поправляет шапку судорожным движением толстой, как полено, руки – разумеется, именно той самой руки, в которой держит он полиэтиленовый пакет с бутылками, – и бутылки крякают в пакете, да так опасно, что Костя, рассыпая искры из сигареты, дергается было их спасать, но, слава богу, все обходится благополучно. Все напряженно улыбаются, Маришка произносит нежнейшим из своих голосков: “Да мы ведь знакомы уже… Вовочка, хотите жвачку?”, Костя же Вельзевул (для него все это в новинку) молчит, и ясно, что внешность (равно как и манеры) опекуемого Вовы продрали его до самых печенок.
(…Даун. Абсолютный беспримесный даун. Гигантские нелепые ножищи, отвислая жопа, как у старого бегемота, унылые, всегда безнадежно опущенные плечи, ручищи-лапищи… И жирное белое лицо с раскосыми глазами, вечно полуоткрытый рот и стеариновые щеки, налитые молодым салом. И постоянный около него тяжелый дух, словно от лошади. И бабий невнятный голосок. И мучительное неумение связывать слова… И фантастическая неуклюжесть движений… Образцово-показательная уродливая жертва беспощадно-равнодушной трисомии по двадцать первой хромосоме… И сумрачный, бесценный, жестокий дар – глубоко-глубоко под этой тошнотворной оболочкой, на самом дне странной его души.)
– Можешь благополучно успокоиться, – сказал Богдан, глядя на Вельзевула с усмешкой. – Вова абсолютно безопасен. Он даже полезен иногда. Вова, как у дяди Кости со здоровьем?
– Камни! – тут же откликнулся дядя Костя. Он не любил терять инициативы и никогда не терял. – Камни, а под камнями – рачок.
И поскольку Вова ничуть на это не отреагировал и смотрелся как человек, смутно представляющий себе, о чем здесь идет речь и вообще какое нынче число, Костя тут же принялся пересказывать свой разговор с последней любимой девушкой. (Диалог типа: “Кто такой Брэдбери?” – “Психиатр.” – “???!!!” – “Ну знаю, знаю, писатель…” – “И что же он написал?” – “Записки сумасшедшего”…)
– Нет, – сказал Вова неожиданно. Он, оказывается, не слушал про Брэдбери и смотрел он только на Богдана. – Ничего этого нет. Но будет грипп. Завтра.
Костя замолчал на полуслове.
– Вот видишь, – сказал Богдан, с удовольствием наблюдая за быстро изменяющимся спектром Вельзевуловой мимики. – А ты боялся.
– Костя! – сказала Маришка, немедленно встревожившись. – Значит, ты сейчас бациллоноситель? Кошмар! – Она порылась в обширной своей сумке и, как фокусник кролика, извлекла оттуда длинную марлевую повязку. – Надень.
– Еще чего! – возмутился Костя.
– Надень немедленно!
Тут лязгнула дверь лифта, и появился, наконец, хозяин – в роскошной черной хромовой куртке, мрачный как туча и неприветливый, как таможенный инспектор. Он глянул своими тяжелыми полуприкрытыми глазами на собравшуюся компанию, посмотрел на часы и проговорил
